— И все же, — упрекнул Оуэн, — не понимаю, почему ты не смог узнать меня. Впрочем, я тоже не был уверен. Мне ты запомнился другим: нос был длиннее, глаза — не такие светлые, рот и подбородок — больше. А голос? Помнишь, все шутили, что голос у тебя — точная копия Гарри Купера? Теперь он совсем другой. Ну, неплохая у меня память?

— Да, ничего не скажешь! Но мы помним друг друга пожилыми людьми, а сейчас опять выглядим двадцатипятилетними. К тому же, наши одеяния сильно изменились… знаешь, в них лучше не показываться на глаза старым знакомым.

— Да, верно! Слушай, ты — первый встретившийся мне человек из тех, кого я знал на Земле.

— А ты для меня — второй. Одного я повстречал тридцать два года назад, но лучше о нем не вспоминать.

Бартон знал, что речь идет о человеке по имени Шарко, чикагском издателе научной фантастики, который впутал Фригейта в довольно сомнительную сделку. Эта история тянулась несколько лет и едва не привела к полному краху его писательской карьеры. Именно на этого типа Пит и наткнулся почти сразу же после воскрешения. Бартон не был свидетелем их встречи, но с любопытством выслушал рассказ Фригейта о проведенной над Шарко экзекуции.

Сам Бартон лишь однажды увидел знакомое лицо, хотя на Земле общался с огромным кругом самых разных людей по всему миру. Пожалуй, он тоже не испытал большой радости. Тот человек был носильщиком в экспедиции к истокам Нила. По дороге на озеро Танганьика (Бартон являлся первым добравшимся туда европейцем) араб купил рабыню — девочку лет пятнадцати. Она оказалась больной, и он отрубил ей голову.

Предотвратить убийство Бартону не удалось — в тот момент его не было поблизости. По местным законам он не мог покарать убийцу, который имел все права на рабыню. Но, однажды, придравшись к арабу, Бартон нещадно избил его и выгнал — якобы за леность и воровство.

Потягивая вино из лишайника, Оуэн и Фригейт с увлечением вспоминали былые дни. Бартон обратил внимание, насколько Билл лучше помнит друзей и события прошлого. Странно, подумал он, ведь у Пита всегда была хорошая память.

— Помнишь, мы не могли пропустить ни одного фильма в этих старых киношках — «Принцессе», «Колумбии», «Аполлоне»? — увлеченно говорил Оуэн. — В субботу мы решали, сколько лент нам удастся посмотреть за день. Мы шли на два сеанса в «Принцессу», потом еще на два — в «Колумбию» и на три — в «Аполлон», да еще умудрялись попасть на ночной фильм в «Мэдисон».

Фригейт смеялся и поддакивал, но по выражению его лица было ясно, что многого не припоминает.

— А помнишь поездку в Сент-Луис вместе с Элом Эверхардом, Джеком Диркманом и Дэном Дабином? Нас отдали на попечение кузине Эла, мы еще гуляли по кладбищу… как оно называлось?

— Совсем не помню, черт меня побери.

— Держу пари, ты не мог забыть, как вы с нашей опекуншей бегали по всему кладбищу, прыгали через могилы, целовались сквозь венки и расцарапали носы о жестяные листья… Нет, такое не забывается!

— Господи, неужели это было на самом деле? — криво усмехнулся Фригейт.

— Тебе вскружил голову ветер свободы! И кое-кто еще! Хо-хо!

Воспоминания продолжались. Затем разговор переключился на дни Великого Воскрешения и стал общим. Это являлось излюбленной темой. Никто не мог забыть тот страшный, неповторимый день, в каждом до сих пор жили его ужас и смятение. Бартон вначале удивлялся, что об этом не перестают толковать, но потом понял — возвращение к тому дню сродни исповеди. Люди, выплескивая свой страх в словах, надеялись в конце концов избавиться от потрясения.

На этот раз все пришли к общему мнению, что каждый из них вел себя достаточно глупо.

— Я припоминаю, как пыталась сохранить достоинство благородной леди, — улыбнулась Алиса. — И не только я одна. Но большую часть людей охватила истерика — естественно, все испытали сильнейший шок. Даже странно, что никто вновь не умер от сердечного приступа. Одна мысль, что ты разгуливаешь после своей смерти, способна убить любого.

— Я совершенно уверен, — заявил Монат, — что перед воскрешением неизвестные благодетели ввели нам какой-то препарат для смягчения шока. До сих пор мы находим в своих чашах Жвачку Сновидений, своем рода психический депрессант. Правда, она часто провоцирует людей на чудовищные поступки.

Алиса взглянула на Бартона. Даже после стольких лет при воспоминании о том, что произошло между ними в первую же ночь, ее лицо заалело. Тогда в несколько минут рухнули все созданные прошлой жизнью барьеры, и они вели себя как настоящие животные. Все тайные помыслы и желания внезапно вырвались на свободу.

Беседой завладел Монат. Несмотря на свою мягкую обходительность, он при первой встрече обычно вызывал неприязнь. Людей отпугивала его странная внешность и неземное происхождение.

Ему часто приходилось рассказывать о жизни на родной планете и на Земле. Лишь немногие знали, что именно Монат уничтожил почти весь род людской. Никто из присутствующих, за исключением Фригейта, не жил на Земле в то время, когда космический корабль с Тау Кита прилетел на нашу планету.

— Все это очень странно, — заметил Бартон. — По словам Пита, в 2008 году на Земле обитало около восьми миллиардов человек. Из них я никого здесь не встретил, кроме Моната и Пита. А вы?

Не посчастливилось и остальным. Из местных после семидесятых годов двадцатого столетия жили лишь Оуэн и еще одна женщина. Она умерла в 1982 году, он — в 1981.

— На Реке обитает не меньше тридцати шести миллиардов. Из них, по-видимому, многие жили в период между 1983 и 2008 годами. Но где они?

— Возможно, у соседнего грейлстоуна, — предположил Фригейт, — или того, мимо которого мы проплыли вчера. Никто же здесь не проводил переписи, да она и невозможна. Мы видели на берегах сотни тысяч людей, но могли поговорить лишь с десятком в день.

Какое-то время они обсуждали причины воскрешения и его загадочных организаторов. Потом разговор зашел об отсутствии растительности на лицах мужчин и восстановлении девственной плевы у женщин перед воскрешением. Половина мужчин осталась чрезвычайно довольной тем, что исчезла необходимость бриться; другая — негодовала при мысли о потере усов и бород.

Весьма удивительной казалась и та щедрость, с которой грейлстоуны снабжали губной помадой и косметикой одинаково и мужчин, и женщин. По мнению Фригейта, это означало, что их неведомые покровители не любят бриться, но широко используют макияж — причем не взирая на пол.

Алиса перевела разговор на пребывание Бартона в предвоскресительном коконе. Эта история всех заинтересовала, но Бартон отказался говорить на эту тему, сославшись на потерю памяти; после удара по голове его мучили сильные боли. Он заметил недоверчивую улыбку Моната и заподозрил, что инопланетянин ясно видит его лукавство. Но тот не проронил ни слова. Не зная причин, заставлявших Бартона молчать, он, признавал его право на скрытность.

Фригейт и Алиса пересказали его историю — так, как она им запомнилась. Кое-что они напутали, но он ничего не стал поправлять.