— И ты, наконец, сможешь уехать домой… — продолжаю я.

— А ты ждешь-не дождешься? — шипит, отзывается все-таки!

— Дождусь! Дождусь, скоро! Чуть-чуть осталось! — не могу "сдержать радость" я.

Молчит. Молчанием своим выводит меня еще больше.

— Че, сегодня рыдать не будешь? И даже не покричишь на меня?

— Да пошел ты… У меня, между прочим, подруга пропала, а тут еще ты мозг чайной ложечкой жрешь! Отвали! — выдает вяло.

Я задумываюсь. Подруга — это Агния? Агния пропала?

— А что с ней? Куда она могла деться? — впервые относительно нормально заговариваю с Вероникой.

— Не знаю. Звоню ей, звоню, но абонент — не абонент. Антон сказал, что вчера вечером она уехала из его дома, ничего не сказав. Вещи забрала свои, значит, возвращаться не собиралась. Тут такое дело… В общем, понимаешь, — Вероника подходит и с опаской садится на стул у моей кровати. — У Агнии зимой мама умерла. Вот буквально на днях полугодовой срок выходит после смерти. Ей, как дочери, в права наследования вступать нужно…

Она замолкает — всматривается в мое лицо. А я, внимательно до этого слушавший, забываю принять безразличный вид — и это почему-то обижает Веронику. Она даже глаза на секунду зажмуривает, но потом берёт себя в руки и продолжает:

— Слышал такую фамилию — Минцевич? Галина Минцевич? Нет? Серьезно? Об империи Минцевичей ничего не знаешь? Ну, и дикарь ты, Дикий! Сеть магазинов обуви "Биатлон"? Фабрики обувные — здесь в Москве, где-то еще в Сибири, заграницей…

— О, да! Кроссы у них спортивные очень неплохие. Но какое это имеет отношение… — до меня доходит вдруг и я удивленно всматриваюсь в лицо Вероники. — Ее мать — владелица империи?

— Да. И там, помимо обуви, еще куча всего — школьная форма, сумки, аксессуары. В общем, ты был прав — нужно было с Агнией замутиться, она — богатая наследница, — сказала, а сама испытующе так на меня смотрит — ждет, когда я скажу… Что? То, что она права сейчас? Или, что я ради денег на такое не способен? А может то, что она, Вероника, мне нравится больше? Какая, в хренах, теперь разница, кто мне больше нравится, если я — труп, недвижимая куча дерьма! Мне очень хочется снова съязвить, но вдруг думаю, что Вероника скоро уедет, и поэтому можно потерпеть ее немного… Да и еще… Скучно просто лежать, а телевизор, висящий на противоположной от моей кровати стене, показывает всего один осточертевший мне канал. А тут новость такая — Агния сбежала от Антона! Даже немного весело! А если учесть, что она — миллионерша, то сразу возникает вопрос, на хрена ей нянькой подрабатывать? У нее у самой денег столько, что хватить десяти нянькам платить!

— Так, а почему же тогда Агния с Аликом сидела? Только не говори, что она просто детей любит!

— Ну, она, кстати, любит детей — педуниверситет закончила в прошлом году, хочет в школу пойти работать. Но дело не в этом. Дело в том, что она — единственная наследница империи Минцевич. Отец Агнии, был убит какими-то бандитами давно, лет десять назад. Мать зимой скончалась при достаточно странных обстоятельствах. Осталась Агния и… отчим! Так вот отчим её хочет оттяпать часть наследства!

— А он официально на матери Агнии был женат?

— Был. Но Галина Николаевна завещание составила, где на дочку оформила все имущество.

— Ну, и чего переживать тогда — поиграла девочка в дочки-матери, да и домой уехала!

— Да ты же главного не знаешь! Отчим жениться на Агнии хочет, и сделать это ему нужно до конца лета — чтобы она не успела в права наследования вступить. Я тонкостей всех не знаю, может там в завещании какая-то оговорка или по закону что-то ему положено будет, если так сделать, но…

— Агния, естественно, не хочет за него замуж?

— Естественно! И как ты догадался? — язвит Вероника. — Он старый, злой и страшный! А еще вечно всем недоволен и обожает закатывать истерики!

— Ты так смотришь… Меня с ним, что ли, сравниваешь? — с подозрением смотрю на девушку я.

— О, нет! Ты хуже! Ты вообще отвратителен! Ты невыносим! Ты ужасен! Но я все равно тебя люблю…

Сказала. Словно гранату взорвала в палате. Оглушила. Ослепила своим признанием. А сама вскочила со стула. Обернулась, испуганно взглянув на меня, и выбежала прочь из палаты.

А я, удивленный, ошарашенный, лежал, потому как, на другое не был способен, и оторопело думал, что знаю теперь, почему она меня терпит, и… впервые за последние две недели, улыбался…

Вероника

В палату смогла вернуться только через час после нашего с Захаром разговора. Идти не хотелось. Представлялось, как теперь он будет надо мною издеваться, как говорить будет, что гордости у меня нет и так далее, обычные свои оскорбления.

По губам себя била. За волосы тянула — от досады стараясь причинить себе боль. Зачем? Вот зачем призналась! Он смеяться будет! А-а-а!

Но, самое страшное, было в том, что я сказала правду! Только сейчас, всматриваясь невидящим взглядом в быстро затягиваемое темными страшными грозовыми облаками солнце, я могла честно признаться и себе самой тоже в том, что люблю Захара!

И сама не знаю за что… Лет десять назад казалось, что любить можно только красивого парня, потом, спустя некоторое количество времени, что сильного, уверенного в себе, самодостаточного, с чувством юмора. А пару лет назад почему-то думалось иногда, что для возникновения чувства к человеку, нужно и его ответное хорошее отношение, уважение, забота, знаки внимания…

А сейчас оказалось вдруг, что любовь… она не за что-то дается, не потому возникает, что человек соответствует каким-то критериям, а… непонятно почему! Просто понимаешь, что это ОН! Просто понимаешь, что без него никак! И неважно уже, что с ним тоже несладко! Неважно, что, возможно, нет общего будущего, возможно, не будет ответного чувства с его стороны…

Моя ровесница, медсестра Людочка, заступившая на ночное дежурство, поспешила мимо меня с капельницей — пришло время вечерних назначений. На минутку остановилась, с сочувствием проговорив:

— Что, твой опять бушует?

Я улыбнулась, стараясь не замечать сочувствия в её взгляде — все они слышат, как он гонит меня, как оскорбляет… Покачала головой, отрицая очевидное.

— Нет, Люд, все нормально. Просто выдохнуть нужно.

— Я там ключик от душа за столом на тумбочке оставила для тебя. Беги, пока старшая не вернулась.

Конечно, в сестринском душе было намного чище, чем в том, который предназначался для пациентов, да и мыло имелось. Люда и еще одна девочка-медсестра пускали меня туда по вечерам. А еще чаем угощали и подкармливали домашней выпечкой. Почему-то именно сейчас так жалко себя стало — полуголодная постоянно, в вещах с чужого плеча, сидящая здесь безвылазно, не накрашенная, с непромытыми (как их мылом промыть?) волосами — я для чего это все делаю? Для кого? Я не нужна ему! Он это прямо говорит! А я на десять минут его боюсь одного оставить! В магазин боюсь сбегать — потому что через дорогу от больницы, а это слишком далеко! Дура!