– А Эдгар?

– А Эдгару не стоит знать, – Элен разозлилась, – считай, что у нас с ним просто не совпали жизненные циклы. Он вел себя как хотел, пока я в одиночку сгибалась под гнетом семейных забот, теперь его возможности иссякли. А мои – только вступили в силу.

– Господи, Элен, – Настя закрыла лицо руками, – чего ты хочешь от меня?

– Чтобы ты изобразила любовь к Жану и он остался у нас ночевать, – Элен перевела дыхание. – Только и всего! А потом, возможно, у вас все пойдет так замечательно, что он переедет к нам жить. Эдгар не сможет помешать! Ведь ты не обязана вести монашеский образ жизни только из-за того, что помогаешь нам по хозяйству.

– Но рано или поздно тайное станет явным! – Настя нервничала так, что у нее задрожали руки. – Эдгар догадается, в чьей комнате на самом деле ночует Жан. Родители юноши могут заинтересоваться, где он и как.

– Да брось ты, – Элен безразлично улыбнулась, – Эдгару нет до меня никакого дела, а родители Жана живут за тридевять земель и не потащатся в Париж только для того, чтобы проверить взрослого сыночка. Так ты мне поможешь? – настойчиво спросила она.

– У меня есть выбор? – Настя опустила плечи.

– Нет! – весело ответила Элен и, прижав Настю к себе покрепче, поцеловала в щеку.

Они вернулись к гостям. Жан как раз успел спеть две песни и теперь пытался насильно всучить гитару Стефани, которая, отказываясь и отбиваясь, противно пищала. Настя подумала о том, что пора убрать со стола вино и подать десерт. Поставить точку.

Эдгар морщился, глядя на то, с какой жадностью аспиранты жены поглощают Настин шоколадный торт. Сам он уже не мог смотреть ни на еду, ни на идиотскую компанию, которая сидела за столом пятый час подряд. Ему смертельно хотелось в уборную, раздражали отупевшие от спиртного лица и веселые взгляды. С того времени, как его выписали из больницы, это было первое сборище людей в его доме, и он готов был их всех придушить. Элен шепталась с очкастой уродливой девчонкой, двое ботаников оживленно обсуждали какую-то поножовщину – то ли Рембо пырнул ножом Верлена, то ли наоборот – и с пеной у рта доказывали каждый свое. Эдгар подумал, что наверняка эти двое такие же конченые педики, какими были их обожаемые кумиры. А вот третий молокосос на «голубого» не походил. Похоже, с ориентацией у этого парня все было в порядке, и он то и дело бросал короткие внимательные взгляды на Настю. А присмотревшись, Эдгар понял, что инициатива древнейшей игры в чертовы гляделки исходит от девчонки: это она строила ублюдку глазки и даже улыбалась! Вот дрянь! А он, Эдгар, только-только начал к ней привыкать, даже всерьез задумался над тем, не послушаться ли ее дурацкого совета купить протезы и научиться на них ходить. Злость закипела внутри его, как черная смола, надуваясь огромными пузырями, которые тут же взрывались.

– Я устал, – громовым раскатом пронеслись выстрелившие, как из пушки, слова. Все вздрогнули и замолкли. Элен молча встала, бросила на мужа испепеляющий взгляд и затараторила, чтобы сгладить повисшую в воздухе испуганную тишину:

– О-о-о, уже двенадцатый час. Бедненькие, как же вы будете добираться так поздно домой? Пойдемте, я вас провожу.

Она театрально широко зевнула, прикрыв узкой ладошкой рот, и повела компанию к выходу. Аспиранты, словно маленькое стадо баранов, последовали за ней.

Настя молча закрыла дверь, ведущую из столовой к парадному выходу, и отправилась в комнату Эдгара за коляской. Она попыталась было помочь ему перебраться со стула в инвалидное кресло, но он так больно и брезгливо откинул ее руки, что всякое желание делать что-либо пропало. Как горилла, мужчина повис на подлокотниках кресла и одним махом переместил свое тело в коляску. Быстро развернулся и уехал к себе. Настя обиженно смотрела ему вслед, к горлу подступал огромный ком. Потом она повернулась к столу и начала собирать посуду.

– Хотите, помогу? – раздался глубокий голос за ее спиной. – Меня Элен к вам прислала.

– Мне все равно, – Настя отвернулась к раковине и начала соскребать остатки еды с тарелок в ведро.

На ночь Жан действительно остался в доме – они с Элен разместились в огромной свободной спальне наверху, рядом с комнатой Насти. Было решено, что на первом этаже, особенно в присутствии Эдгара, Настя и Жан изображают влюбленных голубков, а добросердечная Элен покровительствует им и защищает от нападок мужа. На втором этаже, куда Эдгару на коляске не забраться, Элен и Жан наслаждаются обществом друг друга, а Настя по мере возможностей их прикрывает. Главная сложность состояла в том, чтобы никто случайно не проронил неосторожного слова.

Первую ночь девушка ни на секунду не смогла уснуть: из соседней комнаты доносились такие самозабвенные стоны и всхлипы, что, будь у Насти бируши, вряд ли и они могли бы помочь. Наверняка бедняга Эдгар внизу тоже все прекрасно слышал. Угомонились любовники только под утро, когда Насте поpa было вставать и начинать свои ежедневные хлопоты по дому. Вниз она спустилась уставшая, со слипающимися от сонливости глазами.

– Так ты опять за старое? – Эдгар вырос перед ней словно из-под земли.

– Вы о чем? – По телу пробежала омерзительная дрожь, когда он схватил ее костлявыми пальцами за запястье. – Отпустите немедленно!

– Почему?! – Лицо Эдгара перекосилось. – Тебе нравится, когда тебя трогают только здоровые мальчики, а взрослые месье без ног не возбуждают?

Настя вырвалась, слезы брызнули из глаз. Она бросилась прочь. Убежала наверх и просидела там до тех пор, пока не проснулись Жан и Элен. Во второй раз она спустилась вниз вместе с ними. Эдгар к тому времени заперся в своей комнате и не показывал носу до самого ужина.

Дни Насти после переезда в дом Элен Жана потянулись тяжело и медленно: каждое утро влюбленные уезжали в университет, а она оставалась наедине с Эдгаром, который не переставал издеваться над ней и использовал каждый удобный случай, чтобы больно задеть. Он припоминал все «ее» ночные стоны, каждый вскрик; он укорял ее потерянным ребенком, о котором неизвестно зачем ему рассказала Элен; он называл несчастную домработницу дрянью и потаскухой. Его злоба на весь белый свет с появлением в их доме здорового и красивого Жана достигла апогея. Кажется, больше всего раздражала калеку мысль о том, что судьба в свое время жестоко покарала его за подобные грехи, а Жан как ни в чем не бывало снимает с жизни сливки. И наглая девчонка, прислуга в его доме, позволяет себе всякие вольности, не чувствуя никаких угрызений, забыв, что она приставлена здесь к нему, Эдгару Дювалю. Продолжает огрызаться, молча готовит свои дурацкие обеды и моет полы, как будто так и надо!

С другой стороны, эмоциональный перелом, который в нем вдруг случился, дал неожиданный эффект: вместо того чтобы таращиться целыми днями в телевизор и лузгать мерзкие тыквенные семечки, он теперь с упорством маньяка занялся физической подготовкой. С самого утра пропадал в домашнем спортзале, где стояли специальные тренажеры, которые Элен купила сразу же по его возвращении из больницы и которые пропылились без дела все три года; выписал пачку медицинских журналов; попросил жену свозить его в клинику и заказал протезы. Когда заказ был доставлен, Эдгар на целый день закрылся со своим приобретением в комнате, откуда то и дело доносились ругательства, грохот и болезненные стоны. Дальше он взял за правило прерывать занятия и тренировки только на еду или сон. Настя пыталась объяснить Элен, что еще немного – и ее супруг, в котором обнаружился неиссякаемый запас упорства и дьявольской силы, сможет спокойно передвигаться по всему дому. Пора было задуматься над тем, чтобы удалить из спальни Элен ее драгоценного Жана. Но та пребывала в состоянии полной эйфории и ни о чем не желала слышать.