– Чтобы маленькие чудовища не ныли, требуя купить им картошку фри. Эти женщины даже не смотрят на озеро, разве что их дети там купаются. Они беседуют об астме своих детей или о том, где купить футболки подешевле.

Виктор все так же приходил по вечерам. Они все так же сидели на заднем дворе и пили джин. Но теперь Мюррею казалось, что Виктор и Барбара забросили все игры и бесцельные разговоры, предоставив их ему. Они смеялись его шуткам и анекдотам, восхищались, когда ему удавалось заметить падучую звезду. Он часто оставлял их наедине. Ходил на кухню, чтобы принести еще джину или льда или проведать детей, якобы услышав, что кто-то из них заплакал. Он представлял себе, как длинная босая ступня Виктора выскальзывает из сандалии, сперва легко касается услужливо подставленной ноги Барбары, а потом с силой месит ее ляжку, бедро. Руки мнут любую часть тела, какая подвернется. Возможно, на краткий рискованный миг даже языки соприкасаются. Но когда он, топоча, выходил наружу, они всегда оказывались на приличном расстоянии друг от друга и вели коварно обыденный разговор.

Виктор был вынужден уходить раньше, чтобы успевать на смену в шахте. «Мне пора в забой», – говорил он, как многие жители в округе, и в их случае эта шутка была в буквальном смысле правдой.

После его ухода Мюррей занимался любовью с Барбарой. Он был с ней груб и раскован, как никогда. Ему казалось, что все пропало, все испорчено. Это разрушение, думал он. Еще одна фраза сформировалась у него в голове: «Это – разрушение любви». Он моментально засыпал, потом просыпался и вновь овладевал Барбарой. Она была полна новой покорности и пассивности, а после завтрака целовала его на прощание – как казалось ему, со странным, новеньким, еще не поблекшим сочувствием. Солнце светило каждый день, от него у Мюррея болели глаза, особенно по утрам. Вечерами они теперь пили больше – по три-четыре порции вместо двух, и Мюррей подливал в каждый стакан больше джина.

Потом настало время, когда он не мог уже оставаться в универмаге после обеда, и он стал брать машину и уезжать за город. Он миновал городки, далекие от озера: Логан, Карстэрс, Дэлби-Хилл. Иногда он доезжал до самого охотничьего лагеря, который когда-то принадлежал его отцу, а теперь – ему самому. Там он вылезал из машины и ходил или сидел на ступеньках заколоченного, заброшенного домика. Иногда среди всех своих бед он чувствовал невероятный душевный подъем. Вот сейчас, в эту самую минуту, его грабят. Освобождают от всей его жизни.

Тем летом, как каждое лето, настало воскресенье, которое они традиционно проводили за сбором ежевики вдоль проселков. Весь день Мюррей, Барбара, Адам и Фелисити собирали ягоды, а на пути домой купили сладкой кукурузы у фермера, торговавшего при дороге. Барбара приготовила традиционный ужин – первые початки кукурузы и первый пирог из свежей ежевики. Погода переменилась, еще когда они собирали ягоды, а когда они покупали кукурузу, жена фермера уже закрывала щитами придорожный ларек и грузила в машину все, что не успела продать. Они были ее последними покупателями. Небо скрыли темные тучи, и ветер, какого они не видали несколько месяцев, трепал ветки и срывал с них сухие листья. Первые капли дождя упали на лобовое стекло, и в Уэлли машина въезжала уже сквозь самый настоящий ливень. В доме было так промозгло, что Мюррей включил бойлер, и с первой волной тепла по дому прошел запах погреба – забытый подземный запах корней, земли, сырого бетона.

Мюррей вышел под дождь и забрал с газона поливальную установку, пластмассовый бассейн. Садовые кресла он задвинул под стреху.

– Неужели наше лето кончилось? – сказал он Барбаре, стряхивая дождевые капли с волос.

Дети смотрели диснеевские мультики. Окна запотели от варящейся кукурузы. Семья поужинала. Барбара вымыла посуду, пока Мюррей укладывал детей спать. Когда он закрыл дверь детской и спустился на кухню, Барбара сидела у стола в почти полной темноте и пила кофе. На ней был свитер, который она носила прошлой зимой.

– А как же Виктор? – спросил Мюррей. Он включил свет. – Ты оставила ему одеяла в квартире?

– Нет, – ответила Барбара.

– Тогда он сегодня ночью замерзнет. В здании отопление не включено.

– Если он замерзнет, то может прийти и попросить одеял.

– Он не придет и не попросит.

– Почему?

– Не придет, и все.

Мюррей пошел к стенному шкафу в прихожей и достал два тяжелых одеяла. Он принес их на кухню.

– Может, отнесешь эти? – Он положил одеяла на стол.

– А чего бы тебе их не отнести? Почему ты вообще уверен, что он там?

Мюррей подошел к окну над раковиной:

– У него свет горит. Он там.

Барбара неловко встала. Она вздрогнула, словно до сих пор держала себя в руках, а теперь ей стало холодно.

– Думаешь, этого свитера хватит? – спросил Мюррей. – Может, плащ наденешь? И причешешься?

Барбара удалилась в спальню. Вышла она оттуда в белой атласной блузке и черных брюках. Она причесалась и накрасила губы новой, очень светлой помадой. Рот казался парадоксально белым на загорелом лице.

– Без плаща? – спросил Мюррей.

– Я не успею замерзнуть.

Он положил одеяла ей на руки. Открыл для нее дверь.

– Сегодня воскресенье, – сказала она. – Магазин заперт.

– Точно. – Мюррей снял запасной комплект ключей с крючка на кухне. Он напомнил Барбаре, который из ключей открывает боковую дверь здания.

Он следил за мерцанием ее блузки, пока светлое пятно не растворилось в темноте, а потом прошелся по дому – очень быстро, шумно дыша. Он остановился в спальне и взял в руки снятую Барбарой одежду. Джинсы, рубашку, свитер. Он прижал их к лицу, вдыхая запах, и подумал: «Это как игра». Он хотел посмотреть, сменила ли она трусы. Он потряс джинсы, но трусов в них не было. Он посмотрел в корзине для грязного белья, но и там их не увидел. Может, ей хватило хитрости спрятать сброшенные трусы под детскими вещами? Но к чему ей теперь хитрить?

Ее джинсы пахли так, как пахнут джинсы, которые долго носили не стирая, – не только телом, но еще и всеми занятиями этого тела. Он уловил запах чистящего средства и застарелой готовки. А вот мука – она попала на джинсы сегодня вечером, когда Барбара месила тесто для пирога. Рубашка пахла мылом, по́том и, кажется, дымом. Дым ли это? Табачный дым? Мюррей понюхал еще и засомневался, что это вообще дым. Он вспомнил слова матери о том, что Барбаре не хватает образования. Вещи матери никогда не пахли так – ее телом и ее жизнью. Она имела в виду, что Барбара не знает правил хорошего тона, но, может быть, она еще хотела сказать, что Барбара… шлюха? Женщина легкого поведения? Слыша эти слова, Мюррей всегда представлял себе незастегнутую блузку, что легко соскальзывает с тела, как бы говоря: оно доступно, оно хочет. А теперь он подумал, что, может быть, эти слова обозначают именно легкость. Такая женщина не прикована к месту, не отягощена грузом, ненадежна, в любую минуту может упорхнуть.