Но кажется, уже прошло достаточно времени. Носиков посмотрел на закрытую дверь. Он осторожно постучал, потом потянул заручку. В комнате никого не было. А посреди картины зияла как бы дыра – пятно с обугленными краями. Это Жваслай ударил с той стороны из своего гранатомета, закрывая пути туда и обратно.

Носиков сколько-то времени стоял перед картиной, обдумывая очевидное. Потом мысли ушли, и он услышал входной звонок, который звенел уже давно и настойчиво. На площадке стоял страшный старик с длинными волосами – маньяк? дедушка? За ним еще один. Носиков открыл им. Вошли трое.

Носиков провел их к картине. Они подошли к ней, осматривали – каждый был сыщик и собака в одном лице, – трогали края обугленного пятна, мелко обнюхивали, а когда закончили, самый старый и страшный поднял кверху лицо и заплакал.

«Есть человек-ключ, есть человек-дверь», – думал Носиков.

«Есть написавший картину художник», – думал он о тех, кто так или иначе был причастен.

Среди причастных был Афанасий, он же Жваслай, и Ипполит (Аххинас) – автор и исполнитель спектакля у мусорного бака. С целью, чтоб подтолкнуть, как было сказано.

И очень может быть, что Петров (зимний профиль Жваслая) какое-то принимал участие.

Список мог быть значительно большим. И уж не следовало ли причислить туда тех безымянных авторов (безымянных не потому, что их имена утрачены, а потому, что Носиков их не помнил) – тех авторов книг, в которых героям удавалось переходить из реального мира в мир картины, висящей на стене. Иногда это была особенная картина, иногда герой был наделен особенным даром.

Носиков читал несколько подобных историй, и не они ли исподволь приучили его к мысли о возможности того, что казалось категорически невозможным?

Носиков шел по улице, держа белый адрес в голове, а черный – в кармане.

Еще недавно он был бы без задних мыслей рад своей удаче, а сегодня небо хмурилось, несколько раз начинал идти дождь, машины то и дело пытались окатить Носикова водой, проезжая по лужам. И дом, на который вывел адрес, оказался угрюмым и серым – а бывают ли другие дома на Обводном канале?

Носиков поднялся на нужный этаж и, протянув уже палец к звонку, замер, робея.

Для решительных действий он решил представить себя Жуковым, но это не помогло. Женщины сами приходили к Жукову в его одинокую квартиру, и никогда наоборот.

Носиков окончательно убрал палец с кнопки звонка, и тут дверь открылась.

– А я только собрался звонить, – сказал Носиков, оправдывая свое присутствие перед дверью.

– Вам кого? – спросила толстая женщина с сумкой. И тут же крикнула в глубину коридора: – Петя! Антон! Закройте за мной!

Носиков сказал.

– А кто ее спрашивает? – спросила женщина, оценивая Носикова взглядом.

– Это я, – сказал Носиков, и спустя несколько неловких мгновений добавил: – Носиков моя фамилия.

– Нет ее, – сказала женщина. – Вообще таких нет.

За дверью послышались шаги и затихли. Похоже, невидимые Петя и Антон подошли и стояли по ту сторону, ожидая своего момента.

Носиков нажал кнопку лифта.

– А в лифте я с тобой не поеду, – услышал напутствие в спину.

«Если это белый адрес, то каким будет черный?» – подумал Носиков.

Однажды Носиков подошел к своему дому и увидел трещину на фасаде.

По умолчанию слов предполагалось бы, что он увидел эту трещину впервые, но трещина была давно. А сейчас, когда он ее увидел и обратил внимание, она, вероятно, просто стала шире. То есть она, как всякая трещина, однажды возникнув, незаметно для глаза становилась со дня на день все шире и шире, и в этот день она стала настолько широкой, что Носиков обратил на нее внимание. А до этого дня видел, но не обращал внимания. Хотя накануне она была практически такой же широкой. И за неделю до того, и за месяц она была практически такой же широкой, но Носиков не обращал на нее внимания. Значит, дело было в Носикове, а не в трещине (хотя, разумеется, и в трещине тоже).

Видимо, не только Носиков обратил внимание на эту трещину, потому что через некоторое время поперек нее оказалась наложена стеклянная пластинка.

Это означало, что процесс расширения трещины находится под контролем. И так продолжалось, наверное, несколько лет. Иногда трещины останавливаются в своем росте, и тогда дом может стоять долго.

Но наступил день, когда стеклянная пластинка треснула, и пластинки, наложенные поперек других трещин, идущих по фасаду дома – тоже треснули.

Дом Носикова признали аварийным и снесли, а на его месте построили другой дом, в котором для Носикова уже не было места.

С этого времени Носиков жил в другом доме (не в том другом доме, который был построен, а совсем в другом доме – далеко от канала Грибоедова). Но с верхнего этажа этого нового дома мог быть виден канал Грибоедова и его мосты, если бы ничто не загораживало этого вида.

А пока контрольная пластинка не треснула, Носиков жил в своем доме на набережной канала Грибоедова и думал, что будет жить долго в этом доме.

P.S. Новый дом Жукова был ближе к каналу Грибоедова, чем новый дом Носикова, но с верхнего этажа его дома ничего не могло быть видно.

В тот вечер, когда Носиков, подходя к своему дому, увидел, что контрольная стеклянная пластинка треснула, шел дождь. А когда Носиков поднялся на свой второй этаж, он обнаружил, что дверь в его квартиру открыта. И даже не просто открыта, а начисто взломана.

Он с опаской вошел, оставляя мокрые следы на полу, и увидел на кухне двоих. Незнакомые в первый момент лица, которые медленно изменялись по мере их узнавания. Это были Никанор Петрович и Вася Черноморов – они сидели за столом и пили то, что принесли с собой.

Никанора Петровича Носиков знал и помнил, а про Васю Черноморова, что это он самый, каким-то образом догадался.

– Зачем было ломать дверь? – спросил Носиков суровым, как ему казалось, голосом.

– Сами виноваты, что прописали мне эту фомку, – сказал Вася.

Фомка лежала рядом с ним на столе.

– А разве не Никанору Петровичу? – удивился Носиков.

– Мне или ему, это не имеет значения, – сказал Никанор Петрович. – Можно сказать, что и мне, и ему. Каждый вариант имеет право на существование. И не только имеет, но и пользуется этим правом.

– Я сам видел эту фомку в ваших руках, – сказал Носиков.

– Ну и что. Раньше у вас, так сказать, на свету был один вариант, а теперь – другой. Вы присаживайтесь, что вы стоите, как неродной.

– Я уж как-нибудь постою, – сказал Носиков, но сел.