– Я не мечтаю, – возразил Носиков. – То есть если и есть что-то, – осторожно поправился он, – если что-то такое и есть, типа «мечтаю» (ведь нельзя быть уверенным, что на самом деле чего-то такого нет в какой-нибудь глубине души), мне это неизвестно.

– Кроме вас, есть и другие мечтатели, – сказал Петров.

Носиков посмотрел, не угрожающим ли образом обступили Петрова приравненные. Вроде бы нет. Спокойно глядели, передавая банку пива от одного к другому. Тот, кто был ближе, достал из кармана еще одну. Протянул Носикову, Носиков отказался.

Петров бросил в воду монетку.

– Угадайте, орел или решка?

Приравненные блондины тоже стали бросать монетки, беря из карманов.

Носиков смотрел на их круги, расходящиеся по ровной воде. Опустил было руку в карман, но передумал.

Место, где они стояли, было – середина моста, время – начало лета.

Встретились на мосту. Было уже поздно. Носиков вообще не хотел выходить из дому в этот вечер. Но вышел, охваченный беспокойством, которое нарастало с движением стрелки часов (уже не часовой, а минутной).

Блондинов приравненной национальности сегодня было больше, чем обычно. Человек пять, примерно. «А что делают оставшиеся двое, – подумал Носиков, – вернее, что делали двое из пяти, когда здесь, с Петровым, их было всего трое?» Он подозревал, что приравненные, как истинные нитголлохи, начинают существовать только в присутствии Петрова, и, возможно, каждый раз новым числом.

Носиков хотел спросить об этом, наготове были еще несколько осторожных вопросов, но Петров сам начал разговор.

– Думаю, моя область влияния в этом мире скоро сократится до нуля, – сказал он.

– Для меня это свобода? – спросил Носиков.

– Свобода? – тихо повторил кто-то из приравненных, а другие – переглянулись.

– Или я снова попаду под чье-нибудь влияние? – продолжал допытываться Носиков.

– Тебя, скажем так, по вечерам не будет тянуть на прогулки в сомнительной компании. – Петров перешел на «ты». – Но это не значит, что тебя не будет тянуть к чему-то другому. Или к кому-то.

– Уже тянет. – Носиков вздохнул. – Боюсь думать, чем это обернется потом.

– Не бери в голову. Не обязательно оно должно чем-то оборачиваться.

Приравненные блондины толпились кругом и смотрели, как бы чего-то ожидая.

– Как шнабмиб шнабмиба спрошу – почему нам, собственно, не удается контролировать своих нитголлохов? – поинтересовался Носиков. – Дай вообще…

– И вообще, хочешь знать, почему мир вокруг нас по нашему желанию не устраивается к лучшему? – усмехнулся Петров. – А почему тебе иногда снятся кошмары? Ведь ты же так или иначе сам строишь свой сон, заставляешь этот пустой дом мебелью, выпускаешь собак и вампиров в его темные коридоры.

– Тогда кто кому снится, Петров Носикову, или Носиков Петрову? – спросил Носиков, представив себя Жуковым.

– Оба они снятся бабочке, – засмеялся Петров. – Я не говорил, – продолжал он, – что мир это сон. Мы строим его вокруг себя по законам сна (или по законам работы зрения, что одно и то же), но это не сон. Хотя разница, может быть, только в том, что сон ты строишь из своего собственного материала – который у тебя в голове.

– А мир – нет?

– Это кто-нибудь другой тебе объяснит, – сказал Петров. – Другая разница в том, что у сна нет настоящего, он представлен только в воспоминании, а у мира нет будущего. При этом сон строит картину своего прошлого в момент пробуждения, а мир – из каждого настоящего момента.

– Понятно, – сказал Носиков, представив себя Жуковым.

– Так выпьем, что ли. – Петров протянул руку, и нитголлох вложил в нее свежую бутылку пива. В руке Носикова тоже появилась бутылка.

– Выпьем за сотворенный мир, которого мгновение назад еще не было, – сказал Петров.

«Может быть, его нужно называть Хослир?» – подумал Носиков.

И в этот момент нитголлохи набросились, все пятеро, на Петрова, толкаясь и мешая друг другу. Один начал душить, другие били руками и ногами.

Носиков стал отрывать руки душившего от шеи Петрова, но делал это как бы против желания (он был ведь таким же бумхаззатом, как и нападавшие). И когда оторвал эти руки, разжав палец за пальцем, обнаружил, что сам начал душить Петрова. Тогда он представил себя Жуковым, и в этом качестве легко раскидал нападавших, а одного даже бросил через бедро. И тут он почувствовал какой-то предмет у себя в ладони. Это был нож, который вложил ему в руку кто-то из приравненных. И Носиков (не Жуков, уже не Жуков) сделал единственное, казавшееся ему естественным, движение. Нож вошел меж ребер легко, он был острый.

– И ты, Носиков, – тихо сказал Петров, улыбаясь губами. – Спасибо, друг, – сказал, посмотрев в глаза.

И умер, потухнув взглядом.

Носиков стоял над трупом с окровавленным ножом в руке. Нож был длинный. «Таким ножом легко можно убить человека», – думал Носиков.

Приравненные блондины исчезли, Носиков не заметил как. Может растворились в сумеречном воздухе, прекратив существование вместе с потухшим взглядом Петрова, а может, получив свободу, разбежались по мостам, набережным и окрестным улицам.

Носиков стоял с окровавленным ножом в руке над трупом Петрова и думал, что надо уходить с места или по крайней мере выбросить нож, кинуть его в воду, которая рядом. Могут прийти милиционеры, и увидят, как он стоит с окровавленным ножом над трупом, еще, наверное, теплым. Или случайные прохожие могут увидеть его с окровавленным ножом и над трупом. Случайные прохожие, которые потом станут свидетелями того, как он стоял с окровавленным ножом над трупом Петрова.

Нужно было уходить, но Носиков оцепенел ногами и не мог сдвинуться с места. Разжать пальцы, державшие нож, тоже не получалось.

– И этого тоже убили.

Голос казался знакомым, а слова были знакомы точно – Даша? Одно и другое мгновенье прошло, пока неразличимые в вечернем сумраке черты лица сложились в узнаваемый образ. Этот образ был старше встреченных ранее – женщина, пожалуй, в годах, хотя в самое первое мгновение перед Носиковым, и он был совершенно уверен в этом, складывался образ именно девочки.

– И этого тоже убили, – сказала Даша, наклоняясь над трупом.

Петров лежал на спине – спокойный и тихий, и следов крови не было в том месте, где пришелся удар ножа.

– Если ударить человека ножом, – сказал Носиков, – кровь иногда хлещет как из крана, а иногда она остается только на лезвии.

Даша положила ладонь на лоб Петрову, взяла за руку, словно пробуя пульс.

Носиков ожидал разного, готов был даже к тому, что Петров заговорит и моргнет глазами, но тот продолжал лежать без движения.