С тех пор как Мину начала ходить в школу, она забегала к папе на работу пару раз в неделю по дороге из школы домой. Обычно у него едва хватало времени поздороваться, но было все равно приятно посидеть за столом в комнате отдыха, поделать уроки, полистать стопки газет, словом, почувствовать атмосферу редакции.

Мину оглядывается, прежде чем открыть входную дверь. На площади никого не видно.

Нет ни одного человека.

Рядом с редакцией газеты «Энгельсфорсбладет» расположен один из трех городских банков, он занимает один из самых красивых домов в городе: солидное здание XIX века, мраморные колонны, обрамляющие вход. Там, на парадной лестнице, лежит ободранный кот. Нет никакого сомнения в том, что животное смотрит прямо на Мину своим единственным зеленым глазом.

Кот неуклюже поднимается — совсем не по-кошачьи — и идет вверх по лестнице. Затем спускается вниз. И снова вверх и вниз. Потом ложится на свое первоначальное место и один раз мяукает.

Зайдя в холл, Мину чувствует запах кофе. Папа всегда говорит, что если «Энгельсфорсбладет» закроется, потребление кофе в городе сократится вдвое. Скорее всего, он прав. Иногда Мину кажется, что мама и папа могли бы жить на одном кофе. Как машины на бензине.

Сесилия и папа стоят в его кабинете и яростно жестикулируют. Совершенно очевидно, что они в самом разгаре ссоры. Большие голубые глаза Сесилии распахнуты, короткие пепельно-белые волосы торчат в разные стороны больше обычного, как будто еж растопырил свои колючки. Папа стоит к Мину спиной, и его лица она не видит, но шея у него побагровела. Он в бешенстве.

В семье Ребекки Сесилия является постоянным предметом обсуждений за ужином. С одной стороны, она работает быстро и прекрасно формулирует свои мысли. С другой, она чересчур падка на сенсации и редко проверяет факты. Ее статья о самоубийстве Элиаса была не первой, которую папа не пропустил в печать.

Мину останавливается у кабинета. Через стекло голоса звучат приглушенно. Она едва-едва может различить слова.

— Это саботаж! — возмущается Сесилия. — У меня уникальный шанс прибыть на место первой. Сотрудники «скорой помощи» позвонили две минуты назад!

— Ты можешь делать что угодно, но я, черт возьми, не собираюсь об этом ничего публиковать.

Папин голос звучит низко и с нажимом, он не похож сам на себя. Мину не помнит, чтобы папа когда-нибудь был в такой ярости.

— Это касается всех, — говорит Сесилия.

— Это не касается никого, кроме семьи девочки!

Мину отчетливо видит, как Сесилия пытается изменить тактику.

— Я понимаю, тебе трудно смотреть на дело объективно, — говорит она более мягким тоном. — У тебя дочь ее ровесница.

Увидев Мину, она замолкает. Папа оборачивается.

— Мину… — говорит он.

Что-то случилось. Что-то страшное. Это написано на их лицах. Папа подходит к двери и открывает ее.

— Заходи, — говорит он.

Сесилия смотрит на нее с сочувствием, сквозь которое просвечивает любопытство. Папа кладет руку на плечо Мину, одновременно бросая выразительный взгляд на Сесилию. Та покидает кабинет быстрыми шагами.

— Случилось несчастье… — начинает папа.

Его взгляд блуждает. В кабинете жарко, чувствует Мину. Жарко и душно. В воздухе висит запах духов Сесилии.

— Твоя подруга Ребекка… Она погибла.

— Что?

Это звучит глупо, но она не может выдавить из себя ничего другого.

— Она мертва.

Мину хочет немедленно успокоить его. Это недоразумение. Кто-то умер, и это ужасно. Но не Ребекка. Она только что попрощалась с Мину и пошла на встречу с директором.

— Это не может быть она, — говорит Мину, улыбаясь так широко, как только может, чтобы показать, что ничего страшного не произошло, что папа ошибается.

— Я знаю, с этим сложно смириться…

— Нет, это правда невозможно. Мы только что с ней расстались.

— Это случилось только что, — говорит папа.

Улыбка Мину становится похожей на гримасу.

— Я не хотел, чтобы ты узнала об этом вот так, — говорит папа. — Я думал…

Мину трясет головой.

— Это не она.

— Похоже, что она… что ей было плохо. И она решила, что не хочет больше жить.

Мину вспоминает, как в тот день на школьном дворе Линнея сказала: «Это не самоубийство».

Она помнит, что не поверила тогда Линнее, думала, та просто не может принять правду.

— Как это случилось?

Папа колеблется.

— Я все равно узнаю, — говорит Мину.

— Она прыгнула со школьной крыши. Я очень, очень тебе сочувствую.

Папа берет ее за плечи и смотрит в глаза.

И Мину понимает. Это действительно правда.

— Девочка моя, — говорит папа хрипло.

Он крепко и долго обнимает ее. Сначала она стоит неподвижно, потом судорожно вцепляется в отца, готовая расплакаться и все ему рассказать. Об Элиасе. О Ребекке. Об Избранных. И о том, что они все умрут, одна за другой.

Но что может сделать папа? Кто может им помочь? Никто. Кроме разве одного человека.

Она чувствует, как в ней щелкает внутренний рубильник и отключает все чувства. Она должна действовать, найти выход, предупредить остальных.

— Можно я одолжу компьютер?

Папа смотрит на нее с сомнением.

— Это должно оставаться тайной до того, пока не будут оповещены ее близкие, ты же понимаешь, да?

Мину кивает, и он указывает ей на свободное место. Она быстро находит в поисковике адрес, запоминает его наизусть и удаляет историю поиска в браузере.

— Я пойду в туалет.

Она чувствует спиной папин взгляд, когда идет к туалетам.

Скрывшись из виду, она хлопает дверью туалета, не заходя в него, затем идет дальше по коридору к запасному выходу и выходит на улицу через боковую дверь.

Мину бросает быстрый взгляд на окна редакции, но папы не видно. Он будет волноваться, когда обнаружит ее исчезновение. Но ничего не поделаешь.

Она пускается бежать.

Пересекает площадь Стурвальсторгет, сворачивает на улицу Гнейсгатан. Сердце колотится тяжело и быстро. Но она бежит еще быстрее и чуть не проскакивает мимо седьмого номера, трехэтажного дома, покрытого зеленой штукатуркой.

Дверь подъезда не заперта.

На первом этаже всего одна дверь, на ней табличка: «Элингиус».

Ребекка звонит и слышит шаркающие шаги. Звяканье снимаемой с крючка цепочки. Дверь открывается, на пороге стоит Николаус в черном махровом халате. Он бледен до прозрачности, большие глаза стального цвета поблекли. Он похож на ночное животное, никогда не видевшее солнца.