– В Асиновской бой? – спросил Бувади. – Так и думал. Долго молчат.

До утра шли сообщения о нападении на здание администрации в Рошни-Чу Урус-Мартановского района, о перестрелках в Курчалое и Грозном. Куда-то выезжали оперативные группы и возвращались, грязные и уставшие.

Утром группа ОМОНа повезла в Сунженский район боеприпасы. Я попросилась в машину. Грозный в десять утра безлюден. На улицах только саперы, сотрудники ГИБДД, спецгруппы на БТР и редкие журналисты. После бессонной ночи перетяжки с лозунгами «Выйдем как один на референдум» и «Будущее Чечни в твоих руках!» казались по меньшей мере ироничными. Зато граффити на стене частного дома «Ходить в избирком опасно!» многое объясняло.

В Серноводске нас окружили сотрудники ОМОНа и провели в среднюю школу № 1 – избирательный участок № 240.

– Часов в девять вечера раздался выстрел из гранатомета, потом тишина, – рассказал командир взвода ОМОНа Заур Юсупов. – Погас свет. И через пять минут шквал огня. Стреляли из автоматов и подствольных гранатометов. Около двух часов был бой, потом они отступили. К утру мы уже знали, что несколько групп по 30–40 человек вошли в село и стали обстреливать все четыре избирательных участка – все сельские школы.

– Заур полчаса контуженный пролежал, – говорит его помощник. – А вообще, я думаю, ниоткуда они не заходили. Скорее всего, местные. Вон, смотрите, сколько их тут. Ночью стреляют, а днем на участки приходят.

У школы много молодых парней. От объективов фотокамер отворачиваются. Я подошла к одной группке, у самого входа в школу.

– За что голосовали? – спросила я.

– За Путина, – с сарказмом засмеялись ребята.

– А как вы думаете, кто стрелял тут ночью?

Парни снова засмеялись, но ничего не сказали.

– А вон там ваш флаг продырявили! – крикнули мальчишки. Я обернулась и увидела два флага, российский и чеченский. Российский в двух местах был прострелен.

Школа № 4 пострадала от обстрела больше остальных – проломлена крыша, выбиты стекла, на земле битый кирпич. Омоновцы говорят, что с утра здесь вообще не было избирателей. Первыми пришли старики. Поговорили с избиркомовцами, заполнили бюллетени и ушли. Потом потянулись остальные.

– Старики специально приходили, чтобы потом всем сказать, можно идти или нет, – объясняют омоновцы. – Ну, что-то вроде разведки. Стариков у нас ведь никто не трогает.

К нам подходит молодая женщина – председатель местного избиркома Мариам Асаева. – Люди хотят мира, – говорит она. – У нас уже 700 человек проголосовало. Это третья часть. Вы посмотрите списки, чтобы потом не говорили, что выборы ненастоящие. Нам очень неприятно, когда так говорят. В списках все, как положено: фамилии, адреса, паспортные данные.

Заходит седой старик. Его отмечают, выдают три бюллетеня, провожают в кабину.

– Давайте помогу, – предлагает член избиркома.

– Не надо, – нервничает старик. – Я сам.

Через пять минут он выглядывает из-за ширмы:

– Где тут писать, чтобы мир был?

Я выискиваю избирателя помоложе. 30-летний Тамерлан Надиров говорит, что не пришел бы на участок, если бы не ночной обстрел.

– Надоело все. Беспредел, война, стрельба. Мать плачет. Сегодня мы с друзьями решили – пойдем, чтобы нас не запугивали. Мы сами за себя должны постоять.

Выхожу из школы. За мной идет только что проголосовавшая полная краснощекая женщина.

– Нормальных человеческих законов хочется, – говорит она с неожиданной злостью и проводит пальцем поперек шеи. – Вот здесь уже эти ночные законы!

1 августа «КамАЗ» с террористом-камикадзе за рулем прорвался за шлагбаум Моздокского военного госпиталя и привел в действие СВУ – машина разлетелась, госпиталь обрушился. В этом госпитале лечились в основном гражданские. В Моздокском районе, после войны практически забытом властями, медицинское обслуживание стало платным – просто потому, что в больнице не было медикаментов, а хорошие врачи отсюда уходили. В госпитале же работали военные врачи из Санкт-Петербурга, об их мастерстве ходила добрая слава. Взрыв произошел ближе к вечеру. Погибло 50 человек, 80 получили ранения. Я вылетела в Минводы в тот же вечер и ночью стояла на блокпосту на въезде в Моздокский район. Меня, родившуюся в этих краях и знавшую здесь каждый метр, не пропускали – милиционеров смущала московская прописка. В этом госпитале служила моя родная тетка, и я тогда еще не знала, жива ли она. Но для милиционеров я была чужой – человеком, который приехал делать славу на их горе. Так они воспринимали всех журналистов, прошедших через Моздокский район за обе чеченские войны.

04.08.2003. Здесь был госпиталь

– Стой! Проезд запрещен! – кричит немолодой майор на контрольно-пропускном пункте у въезда в Моздокский район. – У нас распоряжение – в город пускать только местных, с моздокской пропиской. У вас моздокская? Тогда до свиданья.

На обочине собралось несколько машин, мужчины-кавказцы сидят прямо на земле уже несколько часов. Они ехали в Моздок из соседней Кабардино-Балкарии, чтобы проведать родных.

Мы пытаемся объяснить майору, что направляемся в командировку, но тот, внимательно изучив наши удостоверения, только качает головой:

– Город закрыт. Чтобы проехать, нужно получить разрешение из Владикавказа, от министра.

– Но не могу же я сейчас поехать во Владикавказ! И вообще у меня договоренность с мэром города Адамовым, можете ему позвонить, – на ходу сочиняю я.

Я знаю, что звонить в час ночи майор никому не будет. Наконец, связавшись по рации с городской милицией и передав мою историю, майор открывает шлагбаум. Мужчины, сидящие на земле, с завистью смотрят нам вслед.

На улицах города – ни души, в окнах домов темно, не работает ни одна торговая точка, а в нескольких местах выставлены патрули. Только у госпиталя, точнее, там, где он был, раздается шум и чьи-то выкрики. То, что мы видим, похоже на сцену из фантастического фильма: остов здания и руины вокруг освещены бледным, искусственным светом. Маленькие темные фигуры движутся, как в замедленной съемке. Это спасатели осторожно разгребают завалы и пытаются спасти хоть кого-то еще. Но спасать больше некого. Дорогу преграждают три солдата с автоматами:

– Дальше нельзя.

Подходит капитан, у него блестящие глаза и хриплый голос.

– Там нечего снимать, ребята, поверьте, – говорит он тихо. – Там даже тел нет, просто потихоньку вывозят мусор. Если попадается человеческий фрагмент, работа останавливается. Смотришь и не веришь, что это от человека осталось. И так всю ночь.

Капитана зовут Андрей. Он бы пропустил нас, но у него приказ. Андрей служит в Моздоке по контракту уже пять лет. В госпитале у него остался друг.

– Он лег подлечиться, а потом в отпуск собирался, – говорит капитан. – Этот госпиталь считался лучшим, все стремились сюда попасть. У товарища старая контузия, и здесь ему обещали помочь. Его еще вчера нашли, под средним слоем.