Беда зажмурился – и вдруг оказался в деревенском дощатом сортире во время летней студенческой практики. Он хотел сказать об этом Силычу, но не смог пошевелить губами. Гудящее изумрудное облако окутало его со всех сторон. Беда вытянул руку, и на ладонь ему села муха. Он поднес ее к лицу, заглянул в ее фасеточные глаза, и ему вдруг стало страшно – так страшно, как не бывало никогда в жизни.

Он увидел себя стоящим перед входом в ад современного искусства.

После утреннего кофе Тимоша доложил:

– Кондрат Евсеич, вас тут с вечера один тип домогается. Настырный – сил нет.

– С вечера, говоришь? – почесал затылок арт-директор.

Вчерашний день он провел бурно и помнил не все.

– Так точно. С семи часов.

– А что за тип-то?

– Не представился. Доложи, говорит, что пришел старый друг по секретному делу.

– Ишь ты!.. А с виду как?

– С виду вип, – со всей серьезностью ответил Тимоша. – Бородка, костюм дорогой, голосом модулирует. Но не вип, это точно: на такси приехал, с чемоданом. Хотел я его выставить, а потом думаю – пусть подождет. А ну как и правда старый друг? Он у охранника в будке ночевал, под присмотром.

– Так, значит, он из Москвы прилетел? Из аэропорта сюда?

– Кондрат Евсеич, разумеется, я побеседовал с таксистом. Пассажир нанял машину на Прямой улице. Это у нас такая ass of the world[1] в Прыжовске. Водитель не поверил собственным глазам и ушам: стоит в луже холеный барин и просит отвезти на Правительственную дачу.

– Забавно. Ну зови!

Кондрат запахнул полы роскошного халата с лисьими хвостами – это был последний подарок друга Андрюши – и уселся в кресло у камина, скрестив ноги на медвежьей шкуре.

Бывший Господин Силыча вошел в столовую с чемоданом в руке. Вошел не спеша, вальяжно, на губернаторскую роскошь даже не взглянул и сразу расплылся в приятной улыбке, завидев хозяина. Неласковый взгляд знаменитого культуртехнолога его, кажется, ничуть не смутил.

Кондрат подозрительно оглядел растрепанную бородку и заплывшие глазки незваного гостя и спросил, не здороваясь:

– Пили мы с тобой вчера, что ли?

Господин улыбнулся еще слаще и заговорил живо, гладко, с барскими интонациями:

– Нет, Кондрат Евсеич, к сожалению, не пили, хотя могли бы. Выпиваю я регулярно и очень это дело люблю, особенно за чужой счет, но вчера совсем не до того было…

Он сделал интригующую паузу и, переменив веселое выражение лица на скорбное, продолжил:

– А физиономия моя пусть вас не смущает. Не от пьянства опух, а от горьких слез. Пережил предательство близкого человека. Сказывается также голод и ночь, проведенная в спартанских условиях. Я ведь, знаете ли, привык к мягким матрасам и четырехразовому питанию. А вы уже поели?

И Господин выразительно покосился на стол с остатками завтрака аристократа.

Кондрат не ответил. Пока посетитель трещал, он морщился, как от зубной боли, пытаясь что-то припомнить. Гость, однако, истолковал хозяйскую гримасу превратно:

– Да вы не беспокойтесь, я на завтрак почти все ем, – заверил он. – Устриц тоже могу, если не найдется достойной альтернативы. Суши люблю. И сашими.

И снова посмотрел на стол. Кондрат молчал.

– Я вам больше скажу: по-моему, человек, который отказывается есть на завтрак морепродукты, – это раб предрассудков. Возьмем, к примеру, каких-нибудь островитян – ну, скажем, чтобы далеко не ходить, багамцев…

– Да погоди ты с багамцами! – прервал его наконец Синькин. – И так голова пухнет. Скажи лучше: где я тебя мог видеть? Ты вообще откуда взялся?

– До вчерашнего дня я жил тут неподалеку, у одного художника, – охотно ответил Господин. – У агрофантаста Петра Селиванова по прозвищу Силыч, может, слышали?

Синькин встал, прошелся по комнате, заглянул в окно, а потом уселся обратно.

– Слышал, – ответил он сухо. – Ну, валяй дальше. А до этого что делал?

– До этого у другого художника жил, питерского. У Козова.

– А еще раньше? В девяностые?

От этого вопроса лицо гостя просветлело и барские интонации куда-то улетучились:

– В девяностые я антихристом торговал. Я тогда еще сам работал. Индивидуальный предприниматель, все своими руками: сам нарисуешь, сам продашь. Хорошее было время, легкое, фартовое. И антихрист выходил как настоящий. Я и живопись, и скульптуру делал, и чеканку бить пробовал. Но не оценил меня рынок…

И Господин снова сделал скорбное лицо.

– Так вот оно что! – хлопнул себя по колену Кондрат. – Значит, это ты во «Вражину» с товаром приходил?

– Точно, я! – заулыбался Господин. – Ну и память у вас. Вы еще меня послали на три буквы и велели создать нечто иное.

– Ну и как, создал?

– А как же, Кондрат Евсеич! Разве не заметно? Да вы приглядитесь. Я же самого себя создал! Уникальное произведение искусства, законченный гомофабер.

Господин поставил чемодан на ковер и несколько раз повернулся вокруг собственной оси, чтобы дать себя получше рассмотреть. Синькин покачал головой и неопределенно протянул:

– Да-а… Ну что ж, присаживайся, гомофабер.

Гость мигом занял мягкое кресло, стоявшее у огня напротив хозяйского, и скрестил ноги на медвежьей шкуре, точь-в-точь как Кондрат. Теперь они напоминали Ученого и его Тень из пьесы Шварца, но только оставалось неясно, кто есть кто.

– Ну хорошо. Значит, почему ты назвался моим старым другом, я понял…

Гость осклабился.

– А скажи-ка мне, товарищ по детским играм, – продолжал Синькин, – что это за дело у тебя такое секретное?

Улыбка пропала: Господин сжал губы.

– Донести пришел, – преданно глядя в лицо будущего благодетеля, шепнул он.

– Вот те на! И на кого же?

– На врагов, Кондрат Евсеевич. Хочу предупредить о грозящей опасности.

И он рассказал о приезде в город Беды, Гали и Вали. Кондрат слушал внимательно, а когда Господин принялся подробно описывать страшную розгу и угрозы со стороны сумасшедшего мухобойца, вызвал звонком дворецкого:

– Вот что, Тимоти, это действительно мой старый знакомый. Пусть поживет пока у нас. Прими-ка у него чемодан и поставь в малую гостевую. И еще кофе принеси.

Господин торжествующе поглядел на батлера, небрежно придвинул к нему ногой чемодан и продолжил, обращаясь к Кондрату:

– А главного-то я не сказал. Этот длинный в красных штанах, самый агрессивный, он и вам угрожал. «Увидишь Кондрашку…» – вы уж извините, я дословно: – «Увидишь Кондрашку – передай, чтобы на выход готовился». Так и сказал. И розгой своей – вжжик! вжжик!