– Ты права, – согласился Вивальдо. – Похороны для живых.

Они поравнялись с домом, на крыльце которого стояла группа подростков, те с любопытством проводили их взглядом.

– Да, для живых, – сказала Кэсс. Они все шли и шли, неспособные даже на небольшое усилие, а всего-то требовалось остановиться и поймать такси. О похоронах говорить они не могли – слишком много было впечатлений, кроме того, каждому хотелось что-то сохранить для себя. На этой широкой людной улице их, казалось, окружала особая аура: никто не толкал их и не глазел подолгу. Со 125-й улицы можно было спуститься в метро. Оттуда из темноты постоянно выныривали люди, другие стояли на углу, дожидаясь автобуса.

– Давай остановим такси, – спохватилась Кэсс.

Вивальдо поднял руку, они сели в затормозившую машину – Кэсс не могла отделаться от ощущения, что именно этого ждали окружавшие их люди, – и покатили прочь из этого мрачного, диковатого района, который как бы на прощанье озарило бледными лучами показавшееся из-за туч солнце.

– Не знаю, – проговорил Вивальдо. – Не знаю.

– Что ты сказал? Чего ты не знаешь?

Кэсс произнесла эти слова неожиданно резким тоном, сама не понимая почему.

– Не знаю, что она имела в виду, сказав, что никогда этого не забудет.

В голове Кэсс шла какая-то непонятная работа, она не смогла бы ни назвать ее, ни остановить; она словно стала узницей собственного мозга, как будто тот сомкнул на ней свои челюсти.

– Во всяком случае, это свидетельствует о проявленной тобой смекалке, – сухо сказала она. – И может принести немало пользы. – Она отметила про себя, что такси мчалось теперь по авеню, на которое выходила знакомая улица.

– Хотелось бы мне когда-нибудь доказать ей… – начал было Вивальдо, но замолк и уставился в стекло. – Хотелось бы, чтобы она узнала, что мир не такой черный, как она думает.

– Или, – прибавила Кэсс, помолчав, – не такой белый.

– Или не такой белый, – мягко согласился Вивальдо, и Кэсс поняла, что он не хочет принимать всерьез ее холодный тон. – Я вижу, тебе она не нравится… Ида.

– С чего ты взял? Нравится. Просто я не знаю ее достаточно хорошо.

– Это как раз и доказывает, что я прав, – сказал Вивальдо. – Ты ее не знаешь и знать не хочешь.

– Разве важно, нравится мне Ида или нет? – запротестовала Кэсс. – Главное – она нравится тебе. И это чудесно. Тебе почему-то хочется, чтобы я противилась этому. Так вот – я вовсе не против. И потом какое это имеет значение?

– Никакого, – быстро проговорил он, но, подумав, прибавил: – Нет, все-таки имеет. Мне важно знать твое мнение.

– То, что ты называешь «мнением», не имеет никакого отношения к любви, – сказала Кэсс.

Вивальдо взглянул на нее внимательно и благодарно.

– Так ты считаешь, речь идет о любви.

– Это будет лучшим аргументом в твоем споре с ней. – Кэсс помолчала и прибавила: – Возможно, она тоже захочет в чем-то убедить тебя.

– Прежде всего ей нужно кое-что забыть, – сказал он. – И, думаю, здесь я могу помочь.

Кэсс ничего не ответила, только глядела на проносившиеся мимо замерзшие деревья в холодном, неприветливом парке. Интересно, подумала она, как работалось сегодня Ричарду, как ведут себя дети. Ей вдруг показалось, что она не была дома очень давно и нарушила важные обязательства. Больше всего на свете Кэсс сейчас хотелось поскорей попасть домой и застать свое хозяйство в том же виде, в каком она оставила его вечность назад – сегодня утром.

– Ты еще так молод, – услышала Кэсс свой голос, в нем звучали интонации многоопытной матроны. – И так мало знаешь о жизни, – улыбнулась она. – О женщинах.

Бледная, усталая улыбка озарила и его лицо.

– Пусть так. Но я хочу, чтобы со мной случилось что-то подлинное. Действительно хочу. А как еще узнать, – он широко улыбнулся, явно поддразнивая Кэсс, – о жизни? О женщинах? А ты сама много знаешь о мужчинах?

Громадные цифры, горевшие вдали, в сереньком небе над Коламбус Серкл, показывали время: двенадцать часов двадцать семь минут. Вернувшись, она успеет даже приготовить ланч.

Но тут на нее вновь навалилась тоска, с которой Кэсс весь день тщетно боролась, она обволакивала ее словно густой туман.

– Раньше считала, что знаю достаточно, – ответила Кэсс. – Но тогда я была моложе, чем ты теперь.

Он снова внимательно посмотрел на нее, но на этот раз ничего не сказал, дорога вильнула в сторону, и тут на мгновение перед ними проступили высокой изрезанной стеной неровные очертания Нью-Йорка. Потом картина изменилась. Кэсс закурила и мысленно задала себе вопрос, почему ей сейчас так ненавистны эти гордые небоскребы, эти длинные цепкие антенны. Никогда прежде город не пробуждал в ней ненависти. Почему все представилось ей таким бесцветным и бессмысленным, почему она ощущала такой холод, словно ничто на свете не могло ее больше согреть?

Вивальдо вполголоса напевал блюз, который они слышали на похоронах. Он думал об Иде, мечтал об Иде, всецело поглощенный своим будущим с Идой. А Кэсс вдруг всем сердцем возненавидела его молодость, его надежды и возможности, его мужественность. Она завидовала Иде. А Вивальдо продолжал мурлыкать себе под нос все ту же мелодию.

3

Субботним утром, в самом начале марта Вивальдо, стоя у своего окна, встречал рассвет. Ветер с унылым стоном гулял по пустынным улицам, он выл непрерывно, всю ночь, которую Вивальдо провел за письменным столом, мучительно работая над очередной, никак не дававшейся главой. Он страшно устал: днем торговал в книжном магазине, а к вечеру отправлялся в центр, где подрабатывал грузчиком, и все же не в усталости крылась причина его творческого кризиса. Казалось, он многого не знал о своих героях. А те, по-видимому, не доверяли ему. У всех у них были какие-никакие имена, какие-никакие судьбы, он представлял себе их характеры. Но они, казалось, всем этим пренебрегали. Он мог заставить их двигаться, но сами они были недвижимы. Слова, которыми он их наделял, они произносили неохотно и бесчувственно. С тем же, а может, и большим пылом, с каким он обольщал женщин, Вивальдо теперь пытался обольстить своих героев: он молил их открыться, довериться ему. Они ни в какую не соглашались и тем не менее, несмотря на всю свою несговорчивость, не выказывали желания расстаться с ним. Герои надеялись, что он подберет к ним ключ, вольет в них силу, скажет о них правду. Только тогда, твердили они, он добьется того, чего хочет и даже более. Всю ночь напролет, переходя от гнева к отчаянию, он метался от письменного стола к окну и обратно. То и дело заваривал кофе, курил, смотрел на часы – ночь была на исходе, дело не шло, и он понимал, что нужно хоть ненадолго вздремнуть: сегодня первый раз за несколько недель он встретится с Идой. У нее был выходной, и она собиралась выпить чашечку кофе с