Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он ходил взад и вперед, от алтаря – к гробу.
– Знаю, что ничего не могу сказать вам, сидящим предо мной, – его матери, отцу, сестре, родным и близким, ничего, что помогло бы вновь обрести его или облегчить ваше горе. Я это знаю. Мои слова не сделают его жребий другим, не даруют ему новую жизнь вместо этой, свершившейся. Все кончено, предначертание небес исполнилось. Но не надо впадать в уныние, дорогие мои, не надо. Это только усилит печаль, сделает ее более горькой. Постарайтесь понять. Постарайтесь понять. В мире и так много горечи, мы должны стараться быть лучше этого мира.
Священник опустил глаза, затем снова перевел их на сидящих в первом ряду.
– Помните, – мягко произнес он, – он старался. Таких немного, и все они страдальцы. Гордитесь им. У вас для этого есть все основания. А это единственное, что ему было нужно на земле.
В церкви стояла гробовая тишина, только в первом ряду всхлипывал мужчина. Кэсс решила, что это, видимо, отец Руфуса, и ей стало интересно, уверовал ли он в слова священника. Кем был для него Руфус? Беспокойным сыном, чужим в жизни и теперь чужим в смерти? И это уже навсегда. Ничего нового отец никогда не узнает. То, что покоилось или могло покоиться, скрытое от посторонних глаз, в сердце Руфуса или в сердце его отца, кануло вместе с Руфусом в небытие. И никогда уже не будет высказано. Все кончено.
– Здесь присутствуют друзья Руфуса, – сказал священник, – они хотят сыграть для нас, а потом мы тронемся в наш скорбный путь.
Двое юношей шли по проходу, один нес гитару, другой – контрабас. Их сопровождала все та же худенькая девушка. Сидевший за фортепьяно юноша в черном приготовился играть. Молодые люди встали прямо перед гробом, а девушка – немного поодаль, рядом с фортепьяно. Они заиграли незнакомую Кэсс мелодию, очень медленную и больше похожую на блюз, чем на гимн. Потом она стала убыстряться, становясь одновременно напряженней и горше. Сидевшие в церкви люди тихо вторили и отбивали ногами ритм. Потом вперед вышла девушка. Она откинула назад голову, закрыла глаза, и голос ее вновь зазвенел:
О, великое утро пробуждения,Прощай, прощай!Священник, стоя за ней на ступенях, воздел руки и присоединился к пению:
Мы идем к Тебе отовсюду,Прощай, прощай!Теперь уже подпевала вся церковь, но последние слова девушка вновь пропела одна:
В это великое утро пробужденияМы говорим тебе: прощай, прощай!Затем священник прочел короткую молитву на исход души и пожелал благополучного путешествия по жизни, а также и после смерти всем внимавшим ему людям. На этом траурная церемония завершилась.
Двое мужчин из первого ряда и два музыканта подняли на плечи отделанный перламутром гроб и направились со своей скорбной ношей по проходу к дверям. Все двинулись следом.
Кэсс стояла у самого выхода. Никто из четырех мужчин, несших с неподвижными лицами гроб, не взглянул на нее. Сразу за ними шли Ида и мать. Ида замедлила шаг и метнула в нее из-под густой вуали взгляд – пронзительный и непонятный, и вроде бы улыбнулась, потом проследовала дальше. А за ней и все остальные.
Вивальдо подошел к Кэсс, и они вместе покинули церковь. Тут они впервые увидели катафалк, он стоял на авеню, развернутый в направлении окраин.
– Вивальдо, – спросила Кэсс, – мы поедем на кладбище?
– Нет, – ответил он. – Не хватает машин. Едут только родственники.
Сам он не сводил глаз с машины, стоявшей позади катафалка. Родители уже сидели в ней, Ида стояла на тротуаре. Заметив их, она быстро подошла, благодарно коснувшись руки каждого.
– Спасибо, что пришли, – торопливо проговорила она. Голос ее совсем сел от плача. Кэсс не могла разглядеть под вуалью ее лица.
– Вы даже не представляете, что это значит для меня… для нас всех.
Не зная, что сказать, Кэсс легонько сжала ее руку. Вивальдо же произнес:
– Ида, если мы можем чем-нибудь помочь… если я могу… все, что угодно.
– Ты и так много сделал. Был все время на высоте. Никогда этого не забуду.
Она пожала им руки и пошла к машине. Села в нее, и дверца тут же захлопнулась. Катафалк медленно откатил от тротуара, за ним двинулись автомобили – один, другой. Те, кто присутствовал на траурной церемонии, но на кладбище не поехал, посматривали украдкой на Кэсс и Вивальдо. Постояв немного у церкви, люди начали расходиться. Кэсс и Вивальдо зашагали по улице.
– Поедем на метро? – спросил Вивальдо.
– Этого я сейчас просто не выдержу.
Они продолжали бесцельно идти по улице в полном молчании. Кэсс задумчиво переставляла ноги, засунув руки глубоко в карманы и разглядывая трещины на асфальте.
– Ненавижу похороны, – произнесла она после длительной паузы, – они не имеют