Рядом с Глебом что-то приземлилось, покряхтывая, как курочка-несушка. Он с удивлением покосился – Ольга. Женщина возбудилась, значит, будет жить.

– Спасибо, Ольга, – поблагодарил Глеб. – Поздновато, конечно, но раньше как-то времени не было…

– К черту ваши благодарности… Не возражаете, если я тоже возьму оружие?

– А вы еще не взяли? – Он скользнул взглядом по «А-91», который она подобрала на палубе и теперь пыталась приспособить к плечу, дивясь нелепому расположению пистолетной рукоятки и магазина с патронами (система «булл-пап»). – Ради бога, Ольга, будем только рады, если вы выступите на нашей стороне, вот только… – он замялся, – не лезли бы вы в мужскую работу, а?

Она засмеялась каким-то нехорошим смехом, и Глеб опять сконфузился. Вновь разразился огнем Никита, сбросив кого-то с лестницы. Перекатился, чтобы не торчать на одном месте, – грамотно работал паренек. А тем, которых отсекли огнем, похоже, становилось неуютно. Они ругались, крысились на старшего, не желая подниматься на верную смерть. Но вот привстало, заворошилось какое-то тело.

– Гранаты к бою! – прорычал Глеб, выхватил последнюю «РГД», перевернулся на спину, выдернул чеку и послал ее по навесной траектории себе за голову.

Прогремели два взрыва – с промежутком в несколько секунд. Дымом заволокло правый борт. Послышался дребезжащий металлический лязг – рухнула вторая приставная лестница, и человек, по ней карабкающийся, решил не искушать судьбу.

– Ну, пошли, служивые… – прокряхтел Глеб, выбираясь из укрытия. – Надерем этим неженкам задницы… – И первым, перепрыгивая через препятствия, бросился в окутанное дымом пространство…

Они неслись, стреляя на бегу, орали что-то сиплое, вдохновляющее. В дыму метались фигурки растерянных людей, орал контуженый боевик, хлопая себя по ушам. Так уж исторически повелось, что конек русского солдата – безжалостная, кровожадная рукопашная! Пользуясь разбродом в стане врага и дымовой завесой, они переметнулись на правый борт, бились, как черти, – кулаками, прикладами, ногами, стреляли с близкого расстояния. Кряхтел Платон, отвешивая зычные затрещины. Крамер выхватил незаменимый в рукопашной «катран», уже кого-то кромсал, сипло приговаривая: «Возвращайся в свой сказочный лес, засранец, возвращайся в свой сказочный лес…» Увлекся боец, не заметил, как выросла фигура в дыму – чертов очкарик с посиневшей от ужаса физиономией (ну, точно сотрудник Пенсильванского университета), нервно дергал затвор штурмовой винтовки и, в принципе, преуспел. Но выстрелила Ольга, сидящая сзади на колене, разлетелись очки, физиономия окрасилась кровью, и «неформал» повалился навзничь.

– Умница, девочка! – взревел Глеб, набрасываясь на жилистого афроамериканца, выискивающего подходящую мишень. У того глаза заблестели от страха, когда налетело что-то ужасное, с дурью в блестящих глазах, злобно матерящееся на великом и могучем. Жалко, кончились патроны в автомате… Но и тот не успел выстрелить – штурмовая винтовка, выбитая мощным ударом, полетела в груду металлолома, тычок пяткой по лодыжке, чтобы не торчал тут… и бил по голове рукояткой «Кедра», пока душу из головы не выбил (или где там у них душа).

– Прости, приятель, – прохрипел он, озираясь. – Это вовсе не на почве расовой неприязни, так уж получилось, ты сам виноват, а вообще, я вас, негров, всячески люблю и приветствую…

Автоматчиков оставалось только двое, они давно расстреляли свой боезапас. Самый храбрый с воем пикирующего индейца выхватил нож из чехла на поясе, прыжком принял стойку. Мог бы, в принципе, и не стараться – Ольга выдала вторую очередь, – добротную ткань щеголеватой курточки вздыбили красные фонтаны, и еще одним трупом на белом свете стало больше. Второго Платон прижал к борту и энергично выколачивал из него пыль. Голова у бедолаги истекала кровью, он извивался, дергался, как китайский болванчик, жалобно орал:

– O, my God! O, my God!..

– Ну, чего ты орешь, как потерпевший? – хрипел Платон, наращивая скорость ударов. – Твой Бог плохо слышит?

Сползло по стене последнее бесчувственное тело. А люди все метались – оглушенные, взбудораженные, выискивая, кого еще прикончить. Подбежала, прихрамывая, Ольга – Крамер бросился на нее со злобной физиономией, позабыв про все на свете. Она ушла из-под удара, в страхе отпрыгнула.

– Юрка, отставить… – давился глаголами Глеб. – Она тебе жизнь спасла…

– Господи, прости, дорогуша… – взмолился Крамер, обнимая изможденное тельце – и Ольга еще больше перепугалась. – Хреновы глаза, не видят ни зги…

Ковылял Котов – а этот-то куда полез?! Прихрамывал, ломился в мужскую компанию, бормотал срывающимся голосом, что он тоже хочет взяться за оружие, он служил когда-то в армии, ему стыдно за роль статиста, он не подведет… Ковылял Никита, уморившийся работать снайпером. Он больше не улыбался – доколе можно улыбаться? На «задворках» дрожала, сливаясь с вечерней зыбью, Даша. Боже, а ведь действительно скоро вечер! Они находятся на «Альбе Майер» меньше двенадцати часов, а такое ощущение, что прожили здесь целую жизнь – и не только за себя, но и за кого-то другого! И завтра все начнется заново, и так до бесконечности! Безумный День хорька… тьфу, суслика, тьфу… Боже, кого?!

Третья волна – страшная в своей неудержимости, мощнее предыдущих! Неужели эти черти сообразили, как нужно воевать? Граната перелетела через борт, свалилась под ноги Ольге! Хорошо, что засекли. Две секунды на размышление! И уже рванулись Глеб и Котов к борту, уходя из зоны поражения. Орала Даша, да и черт с ней, пускай орет, до нее осколки все равно не доберутся! Притормозил Никита, сообразив, в чем дело, стал задумчивым – дескать, ой, что сейчас будет… Ольга с силой оттолкнула от себя Крамера, и тот не удержался, покатился, обрастая синяками и ссадинами. Она метнулась за ним – тут и рвануло! Ударная волна ударила в спину, понесла к борту. Душераздирающе визжала Ольга, посеченная осколками. Ругался Крамер, горланил Никита. Хоть кто-то невредим остался, боже… И дополнительным аккордом – полезла на борт ревущая толпа – успели приставить свои лестницы, подняться, не создавая шума… Взревел бензиновой пилой Платон, вскинул автомат, сбил, как кеглю, улюлюкающего американского гражданина китайской национальности. Но летящий следом уже тыкал в него стволом внушительной 9-миллиметровой «беретты», всаживал пулю за пулей. И Платон корчился, вздрагивал, хватался за грудь, задыхаясь от боли, не понимая, что с ним происходит. Ведь никогда доселе с ним такого не происходило! Котов, так и не удосужившийся реализовать свое «священное право», ударился грудью о борт, и тут же тень его накрыла – два выстрела в корпус (больше и не надо), и гремящий по соседней лестнице здоровяк схватил его за грудки, вышвырнул в океан, чтобы не мешал проходу. Глеб еще не пришел в себя от ударной волны, звон в ушах, голова как не родная, вскинул автомат, позабыв, что в нем отсутствуют патроны. И здоровенный мулат, перепрыгнувший на палубу, стал каким-то пятнистым. А когда вместо выстрелов посыпались пустопорожние щелчки, расцвел, заулыбался, мерзавец, направил ствол Глебу в грудь… и тот сообразил, что надо что-то делать, отбился пятками, нырнул куда-то вправо, прыжок, понесся вдоль борта, виляя, как заяц. А в спину уже гремели выстрелы, и никаких перспектив по курсу, некуда спрятаться!