— Читала мою записку?

— Да. Поэтому я здесь.

— Значит, ты уже понимаешь, какую судьбу уготовил вам Цезарь, — продолжал он предостерегающим тоном, провожая меня в крохотную комнату, спрятанную за занавесом из бус. Тут было тесно от сундуков и корзин. Я постаралась отогнать воспоминания о похожих сундуках, некогда украшавших наш дворец в Александрии. — Как по-твоему, сколько должно пройти времени, прежде чем Цезарь надумает избавиться от последних отпрысков Клеопатры?

— Я… я не знаю. Поэтому и пришла. За помощью.

Он улыбнулся.

— Хочешь вернуться в Египет?

— Если наши жизни в опасности.

— Конечно в опасности! — Он придвинулся ближе. — Что стало с твоим отцом? Твоей матерью? Братьями? Где теперь александрийские жрецы Исиды и Сераписа?

— Мертвы, — прошептала я, вжимаясь спиной в мраморную стену.

— Верно. — Мужчина остановился. — Но я помогу вам бежать.

Я покосилась на занавеску из бус.

— В Египет?

— Или в Индию. Куда пожелаете.

— А как же римские воины?

— Я знаю людей, которые примут вас под защиту.

— Навсегда?

— Пока твой брат не войдет в нужный возраст, чтобы собрать свою армию и бросить вызов Цезарю.

— Отец проиграл ему, а у отца была половина римских легионов! Почему вы уверены, что у брата получится?

Глаза верховного жреца превратились в узкие щелки.

— Может, и не получится. Может, в первой же битве он будет разбит вместе со всеми воинами. Как полагаешь, а что будет, если Александр останется здесь?

— Октавиан пощадил сыновей отца от Фульвии. У меня есть старшие братья…

— Да, но не дети царицы Египта!

Повисла тяжелая пауза. Мы уставились друг на друга. Даже сквозь напоенный ладаном воздух я чувствовала его зловонное дыхание. Так пахнут люди с прогнившими зубами.

— Тебе дорога твоя жизнь?

— Разумеется.

— Тогда остается одно — бежать.

Я пристально изучала его лицо.

— И кто нам поможет?

Протянув руку, он провел костлявым пальцем по моему ожерелью.

— Люди сделают что угодно за хорошую цену.

Эти камни могли прокормить его до скончания дней. Но как же можно отдать материнский подарок?

— А если я откажусь платить?

Верховный жрец схватил меня за локоть.

— Все мы платим.

— Убери руки!

— Давай сюда жемчуг! — прошипел он. — И навсегда забудешь о Риме.

— Отойди от нее!

Занавеска раздвинулась, и перед нами возник Марцелл, а с ним — четыре охранника с каменным выражением на лицах. Жрец отпустил мою руку и вежливо улыбнулся.

— Ну как, понравилось в храме?

Марцелл посмотрел на меня.

— Он тебе сделал больно?

— Нет.

— Вообще-то, — проговорил племянник Октавиана, выдержав пристальный взгляд жреца, — Исида не так уж любима в Риме, чтобы ее священники могли безнаказанно оскорблять гостей Цезаря.

Тот улыбнулся еще шире.

— Ах, значит, это гостья?

— Да, — с нажимом ответил Марцелл и, взяв меня за руку, вывел из комнаты.

— Не забывай о моих словах, — недобро промолвил жрец на прощание. — Покровительство Исиды стоит и большего.

На внешнем дворе служительницы трясли золотыми систрами[20], но у меня в голове звучал только голос Юбы.

— Что это было, тонкости вашего жертвоприношения? — ехидно поинтересовалась Юлия, когда мы дошли до ступеней.

Брат смерил меня сердитым взглядом и сам ответил:

— Не будем об этом.

— Такое могло случиться с кем угодно, — рассудил Марцелл. — Если на шее роскошная добыча. Не существует богини, жрецы которой не отличались бы алчностью.

Я попыталась выдавить из себя улыбку.

— Вот, — произнес он с сочувствием и предложил мне льняной платок.

Вытирая глаза, я вдохнула запах… Теперь мне хотелось лишь одного — выплакаться у него на плече. Но рядом стояла Юлия. И Тиберий.

— Видите, что бывает, когда заходишь в незнакомые места, — наставительно проговорила Галлия.

— А мне понравилось, — наперекор ей бросила Юлия.

— Что именно? Мужчины, одетые как шакалы? — заметил Тиберий.

— Можно подумать, ты сам не заглядывался на женщин, — огрызнулась она.

Юноша слегка покраснел. К счастью, о происшествии больше никто не упоминал, а когда перед нами возникло Марсово поле, даже брат перестал на меня сердиться и громко воскликнул:

— Вы только посмотрите!

Перед нами раскинулись сотни акров долины, окаймленных водами Тибра на западе и склонами Квиринала на востоке. Тут размещались лошади, дорожки для скачек, для марафонцев, и ровные зеленые поля, где сотни солдат упражнялись в кулачном бою, в рукопашной борьбе, в играх с кожаным мячом. Блестящие от пота мужчины с разбега бросались в Тибр, чтобы охладиться, и я подумала: «Какие храбрецы. Неужели они не боятся крокодилов?»

— Что это за постройки? — спросил Александр, указывая на здания с куполами, разбросанные по равнинам.

— Конюшни, — ответил Марцелл. — Здесь богачи содержат своих лошадей. Внутри есть и бани, где можно помыться и переодеться. Вон там, — прибавил он, ткнув пальцем в сооружение у реки, — конюшни моего дяди.

Октавия с Ливией уже дожидались нас под сенью портика, сидя за прялками в окружении младших детей. Тония и Антония покорно следовали наставлениям матери, а Друз и Випсания беспрестанно хихикали. Октавиан, Агриппа и Юба стояли в коротких подпоясанных туниках, в сандалиях, кожаные ремни которых перекрещивались на мускулистых лодыжках. Из всех троих только Цезарь надел широкополую шляпу, спасаясь от наступающего дневного зноя.

— Александр, — начал Агриппа вместо приветствия, — ты знаток лошадей, поэтому на сегодня назначены скачки. Иди переодевайся, Марцелл и Тиберий покажут тебе, где выдают туники, а заодно найдут подходящий меч.

Брат посмотрел в мою сторону.

— А как же Селена?

— Твоя сестра превосходно проведет время за прялкой, — ответил Юба.

— Да она не знает, что это такое.

— Чтобы девушка и не умела прясть? — возмутилась Ливия.

— Она дочь царицы, — резко возразила Октавия. — Мать обучала ее языкам, а не труду прислуги.