Юлия покачала головой.

— И твой отец ее любит? — спросила я, помолчав.

— Сомневаюсь. Но в Риме не заключают браков по любви. Разве что у меня это получится, — довольно прибавила она. — А когда Марцелл станет Цезарем, законы переменятся.

— Что будет с Агриппой?

— Пусть себе остается полководцем.

— Его это устраивает?

— Если отец прикажет служить Марцеллу — он все исполнит. Они очень давние друзья, ведь папа держит при себе только самых надежных людей.

Мы как раз проходили то место, где накануне Юба убил человека, напавшего на меня. Тела нигде не было видно. Я передернулась от внезапного озноба.

— Значит, вот почему он до сих пор вместе с Ливией?

Юлия посмотрела на меня, очевидно пораженная этой мыслью.

— Да. Пожалуй. Уж точно не ради детей.

— Но ведь она родила Тиберия и Друза.

— От первого мужа, — процедила моя спутница. — Впрочем, и у отца от прошлого брака осталась я. Вывод ясен, не так ли?

На моем лбу появилась морщина.

— Их прокляли! Октавиан бросил маму в день моего рождения ради Ливии, в то время уже беременной и замужней. Оставленного супруга сделали посаженным отцом невесты на свадьбе, представляешь? — возмущенно прошипела Юлия, словно вела речь не о родном человеке. — А впрочем, понятно, что его к ней привлекло. Марк Антоний часто высмеивал моего отца в Сенате, называл безродным и внуком плебея.

Представив, как папа произносит подобные слова, я мысленно насладилась гневом Октавиана и даже исполнилась гордости.

— Отцу, несмотря на всю его власть, не хватало происхождения, ну а Ливия происходит из старинного рода Клавдиев. Только знаешь ли, чем ознаменовался первый же год их совместной жизни?

Я мотнула головой. Лучи рассвета окутали храм Юпитера нежно-розовой дымкой, окрасив кожу моей собеседницы нежным румянцем. Наверное, это самая красивая девушка в Риме, подумалось мне, и тут она злобно сощурила глаза.

— Хижина Ромула сгорела дотла. Статуя Виртуса[18]пала ниц. Потом Ливия принесла мертворожденного, и больше детей у них не было.

Мертворожденный после двух совершенно здоровых сыновей? И впрямь подозрительно.

— А Терентилла?

— Они никогда не поженятся, — отрезала Юлия. — Ливия обо всем позаботилась. Она сама ткет ему тоги и варит бодрящие напитки.

— Разве для этого не держат рабов?

Девушка улыбнулась.

— Конечно держат. Но ни одному рабу на свете отец не доверится так же, как Ливии. А что такое Терентилла? — прибавила она с грубой прямотой. — Смазливая актриса, у которой один театр на уме.

Перед нами открылась деревянная дверь на Форуме, и Галлия провела нас в маленькую комнатку.

— Это здесь? — с беспокойством спросила я.

— Школа, — вздохнула Юлия.

Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядела сидящего за письменным столом человека в аккуратно задрапированной тоге, с такими же светлыми, как у Марцелла, волосами, но более темным оттенком глаз. Мне представлялось, что мужчина окажется намного старше Галлии, но ему едва исполнилось тридцать. При виде нашей провожатой он встал.

— Учитель Веррий, — улыбнулась она.

Тот подошел и, любезно взяв рабыню за руку, обменялся с ней чуть более долгим, нежели полагалось, поцелуем.

— Доброе утро, Галлия, — произнес он по-гречески. — А это, должно быть, египетские царевич и царевна.

— Да, господин Александр и госпожа Селена, — ответила та, к моему изумлению, на эллинском наречии. — Они обучались в Мусейоне. Госпожа Октавия говорит, что царевна одарена в искусстве.

Учитель Веррий посмотрел на меня.

— В каком же?

— Интересуюсь архитектурой, — ответила я. — Зданиями, городами.

— Ну а царевич?

Я замялась, а Марцелл рассмеялся и пояснил по-гречески:

— Александр играет на скачках и потрясающе режется в кости.

Между бровями учителя появилась морщинка. Юлия хихикнула.

— Что смешного в том, чтобы праздно растрачивать время? — едко вставил Тиберий.

— Ничего. Как и в зазнайстве, — парировала она, и шея молодого человека побагровела, потом запунцовели щеки.

Не обращая внимания на их привычную перепалку, учитель Веррий заговорил со мной:

— Надеюсь, в Муcейоне ты изучала Вергилия?

— А еще Овидия, и Гомера, и афинских трагиков.

Он просто расцвел от удовольствия.

— Тогда с радостью говорю тебе: добро пожаловать в школу.

С этими словами он покосился на Юлию и Марцелла.

Интересно: если бы не их высокое положение на Палатине, какой прием ожидал бы здесь эту парочку? Галлия ушла, попрощавшись, а мы заняли отдельные столики, на каждом из которых лежала восковая табличка и стиль[19].

— На каком языке нас будут учить? — спросил мой брат.

— Как сказал Цицерон, за добродетелью нужно обращаться к соплеменникам, а вот культуру искать лучше у греков.

Мы с Александром переглянулись, и я заметила в уголках его рта улыбку. Стало быть, все, что от нас здесь потребуется, — это выучить язык собственных предков? То есть почти ничего.

Остаток утра мы провели за чтением афинских пьес. Занятия обещали быть несложными, но интересными. Учитель Веррий устроил состязание между нами: кто быстрее ответит на заданный вопрос. За правильный ответ мы получали особые фишки. Ближе к концу урока состязались уже только я и Тиберий. На столе Александра лежало семь фишек, у Юлии — три, у Марцелла — одна, а у нас двоих набралось по одиннадцать штук. Я не знала, какой будет награда, но твердо вознамерилась не отступать.

И вот учитель Веррий широко улыбнулся.

— Последний вопрос.

Я посмотрела на Тиберия, решительно выпятившего губы.

— Кто еще, кроме Софокла, — начал учитель, — написал пьесу под названием «Антигона»?

— Еврипид! — воскликнула я.

Тиберий откинулся на стуле, признавая поражение, и, глядя на меня со смешанными чувствами уважения и ревности, наконец произнес:

— Вот и появился у нашего учителя еще один достойный ученик.

Учитель подошел к моему столу и торжественно протянул мне свиток.