— Я все сделаю!

И Сеси метнулся в дом.

Ей захотелось убедиться в отсутствии отрезанной головы, спрятанной под кроватью, но задержал Дере.

— Дуся, на минутку.

— Что такое, Алик?

— Ты и после этого оставишь щенка в доме?

— А что случилось?

— Это он уничтожил улики!

— А почему не ты?

— Я?!!

— У тебя есть ключ. Ты вывез скульптуры.

— Но зачем мне сжигать записки?

— Затем, что это ты их написал, — спокойно сказала она.

— Ты в своем уме?!!

Давид внимательно следил за их перепалкой. Издалека, но вдруг он умеет читать по губам? Ей хотелось бы послушать его комментарии. Альберт Валерианович меж тем продолжал возмущаться:

— Это надо ж такое придумать! Я подбросил записки! Я тебе угрожал! Ради пиара! Может, я и стрелял в тебя ради пиара?! В свою жену!

— А что ты так кричишь?

— Да потому что… — он захлебнулся возмущением.

— Чего ты не сделаешь для пиара? Чтобы мое имя было на слуху. Чтобы скульптуры продавались.

— Это все Гатина!

— Клара? Но почему ты в этом так уверен?

— Да потому что…

— Ну?

— Да потому что больше некому!

— Это не аргумент. И потом: где логика? Если записки подбросила Клара, то почему их сжег Сеси?

— Вот увидишь, — пообещал Дере. — Скоро щенок раскроется. Ты еще удивишься, на что он способен. Ты пожалеешь!

— Алик, ты ревнуешь.

Она повернулась к мужу спиной и пошла в дом.

Но потом выяснилось, что Дере как в воду глядел. Дальнейший ход событий предугадать не мог никто. Ах, если бы она тогда послушалась мужа! Но она думала о другом: у мотеля «Приют влюбленных» видели машину, похожую на ту, что она недавно купила мужу. И человека, похожего на Альберта Валериановича Дере.

Несколько дней прошли относительно спокойно. Все обитатели коттеджа притирались друг к другу и привыкали к Давиду. Хотя его-то как раз не было видно и слышно. Она чувствовала только запах крупного мужчины, который не перебивали никакие дезодоранты и освежители воздуха. Это было ново: невольно она принюхивалась. Дере пах дорогой парфюмерией, а Сеси… молоком. Запах Давида был сильнее. Зато громче всех вел себя Альберт Валерианович, который развил бурную деятельность. Кому-то звонил, бегал по дому, хлопал дверями и все время говорил:

— Это черт знает что такое!

На второй день после ее возвращения из больницы в доме появилась хорошенькая девушка и сказала, что будет здесь жить. Маргарита Мун посмотрела на ее длинные ноги, открытые ультракороткой юбкой, больше похожей на пояс, и отчеканила:

— Никогда!

Девушка исчезла, а Дере все бегал за женой и виновато говорил:

— Это черт знает что такое! Я просил помощницу по хозяйству!

— Тебе и прислали то, что ты просил!

— Дуся, они меня не так поняли!

— А как ты устраиваешь свои дела?

— Она повернулась и посмотрела на него в упор.

— Какие дела? — Дере вытаращил глаза.

— Мы же с тобой давно не спим. А с кем ты спишь, Алик?

— Это черт знает что такое! — возмутился Дере. -В чем ты меня подозреваешь?!

— Вот и нечего возмущаться.

Она вновь повернулась к мужу спиной.

— Хоть на что-то я имею право?! — закричал ей вслед Дере.

— Да, — не оборачиваясь, ответила она.

— Интересно, на что?!

— Убраться отсюда в любой момент.

Она не могла больше любить его после всего, что было. Сама любовь прошла уже давно. Осталась привычка и странное чувство — любовь к воспоминаниям о том, как они когда-то были счастливы. Не деньгами, которые заработали. Не квартирами, которые купили. Не славой, которая обрушилась на их головы. Счастливы по пустякам. От того, что сегодня есть где ночевать. Есть бутылка вина в холодильнике и пара бутербродов с колбасой. И есть мечта. О том, как в этом холодильнике когда-нибудь будут стоять в ряд элитные напитки и горой лежать банки с икрой и батоны сервелата. Теперь, глядя на эту реализовавшуюся мечту, она думала только о том, что с ней стало. С мечтой. Теперь всего этого нельзя. Ни пить, чтобы забыться, ни есть, чтобы наесться. Надо всегда быть в форме. Надо жить с оглядкой на тех, кто только и ждет, когда откроется дверца холодильника. Чтобы сосчитать количество бутылок, градусов в вине и калорий в колбасе. И написать какую-нибудь чушь вроде «Маргарита Мун пьет как сапожник!» Или: «Известный скульптор тайно обжирается!»

Но самое страшное не это. Славу, которая пришла, надо стеречь. И смотреть на то, как твой муж превращается в цепного пса, больно. В нем же не осталось ничего человеческого! Они разъехались — прошла привычка. Новые воспоминания вытеснили старые — прошла любовь. Теперь огромное счастье ассоциировалось у нее с Сеси, с волшебной поездкой на курорт, да и это уже стало прошлым.

Потому она могла спокойно сказать:

— Убирайся.

Если бы они взяли отступное! Нет же — хотят все. Половина нее или половина ее денег их не устраивает. Дере, во всяком случае. Когда она выставила за дверь девицу, присланную агентством, он сам встал к плите. Вскоре в доме запахло гарью. Прибежал Давид, готовый тушить пожар.

— Все в порядке, — успокоила она. — Альберт Валерианович яичницу жарят.

Дере не умел готовить. Она же не собиралась ему помогать. Сидеть в саду, в шезлонге, куда ни шло. Гулять, поддерживаемой Давидом, тоже. Лежать на диване и смотреть телевизор. И ждать, когда вернется вдохновение. Но встать к плите? Это значило отрезать ему путь к возвращению. Однако умирать с голоду не хотелось. А сухомятка испортит желудок. Кончилось тем, что к плите встал Давид. Приготовленный им завтрак понравился всем. Давид пожарил гренки и сделал восхитительный омлет.

— Может быть, он и суп умеет варить? — Дере усмехнулся, глядя в квадратную спину охранника, ловко переворачивающего подрумяненный гренок.

— Удвой ему зарплату — получишь суп, — пожав плечами, ответила она.

— Но посуду даже за такие деньги я мыть не буду. — Давид обернулся и широко улыбнулся. -Чего не люблю, того не люблю.

— А с этим Сеси неплохо справляется.

— Я? — Голубоглазый юноша вздрогнул.

— Позавчера ты великолепно сделал уборку в спальне. Я ничего не нашла. Я имею в виду, ни соринки, — сказала она в ответ на его встревоженный взгляд. — Да и к посуде у меня нет претензий. Вот видите, как все замечательно устроилось! Давид готовит, Сеси моет посуду.