Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Приготовьтесь, пожалуйста, — сказал он. — Вы, Пьер, встаньте вон там, на шестиметровой отметке.
Пьер так и сделал. Женщина села на стул. Стул был без подлокотников. Напустив на себя важность, она сидела в своем белом халате, сложив руки на плотно сжатых коленях и выпрямив спину. Анри встал у нее за спиной. Я нашел место в стороне.
— Готовы? — громко спросил Анри.
— Подождите, — сказала женщина.
Это было первое слово, которое она произнесла. Она поднялась, сняла очки и, положив их на верхнюю полку, вернулась на место. Разгладив халат на бедрах, она стиснула пальцы и снова положила руки на колени.
— Теперь готовы? — спросил Анри.
— Ну, давайте же, — сказал я. — Нажимайте.
Анри направил маленький пульверизатор на участок голой кожи как раз под ухом Симоны и нажал на кнопку. Пульверизатор издал мягкий шипящий звук, и из выпускного отверстия вырвалось облачко водяной пыли.
— Вынимайте затычки! — крикнул Анри боксеру и, быстро отскочив от женщины, встал рядом со мной. Боксер взялся за ниточки, торчавшие из ноздрей, и дернул за них. Смазанные вазелином затычки легко выскользнули из носа.
— Ну что же вы! — крикнул Анри. — Начинайте двигаться! Бросьте затычки на пол и медленно идите вперед! — (Боксер сделал шаг вперед.) — Не так быстро! — закричал Анри. — Медленнее! Так лучше! Идите! Идите же! Не останавливайтесь!
Он был вне себя от возбуждения, и должен признать, что и я начал заводиться. Я взглянул на женщину. Она сидела съежившись на стуле, всего лишь в нескольких ярдах от боксера, напряженная, недвижимая, следя за каждым его движением, и я поймал себя на том, что вспомнил о белой крысе, которую однажды видел в одной клетке с питоном. Питон собирался проглотить крысу, и крыса это знала, и потому она низко прижималась к земле, будучи загипнотизирована или, скорее, околдована медленным приближением змеи.
Боксер медленно двигался вперед.
Когда он миновал пятиметровую отметку, женщина разжала руки и положила их на колени ладонями вниз. Потом передумала и положила их как бы под ягодицы, ухватившись за сиденье стула с обеих сторон, приготовившись, так сказать, к предстоящему нападению.
Не успел боксер миновать двухметровую отметку, как запах ударил ему в нос. Он резко остановился. Глаза его потускнели, и он закачался, точно его ударили по голове молотком. Мне показалось, что он вот-вот упадет, но он удержался на ногах. Он стоял и легко покачивался из стороны в сторону, как пьяный. Потом неожиданно начал как-то странно фыркать и сопеть, напомнив мне свинью, обнюхивающую свое корыто, и вдруг без всякого предупреждения прыгнул на женщину. Он содрал с нее белый халат, платье, белье. После этого началось черт знает что.
Вряд ли стоит в подробностях описывать, что происходило в последующие несколько минут. Вы и сами можете почти обо всем догадаться. Должен, однако, признать, что Анри, вероятно, был прав, остановив свой выбор на исключительно крепком и здоровом молодом человеке. Очень не хотелось бы об этом говорить, но сомневаюсь, что мое тело человека среднего возраста выдержало бы эти невероятно энергичные упражнения, которые вынужден был проделывать боксер. Я никогда не был вуайером. Это не по мне. Но в данном случае я был буквально прикован к месту. В боксере проснулась страшной силы животная страсть. Он вел себя как дикий зверь. И в самый разгар происходящего Анри проделал интересную вещь. Достав пистолет, он бросился к боксеру и закричал:
— Отойдите от женщины! Оставьте ее, или я вас застрелю!
Боксер не обращал на него внимания, поэтому Анри выстрелил у него прямо над головой и закричал:
— Я не шучу, Пьер! Я убью вас, если вы не прекратите!
Боксер и взглядом его не удостоил. Анри прыгал и плясал по всей комнате, крича:
— Это удивительно! Потрясающе! Невероятно! Смесь действует! Действует! Мы добились своего, мой дорогой Освальд! Мы добились своего!
Представление кончилось так же внезапно, как и началось. Боксер вдруг отпустил женщину, поднялся, моргнул несколько раз, а потом спросил:
— Где это я, черт побери? Что случилось?
Симона — вроде бы отделавшаяся без телесных повреждений — вскочила со стула, схватила свою одежду и выбежала в соседнюю комнату.
— Благодарю вас, мадемуазель, — сказал Анри, когда она пролетала мимо него.
Самым интересным было то, что ошеломленный боксер ни малейшего представления не имел о происходившем. Он стоял голый, весь в поту, озираясь и пытаясь сообразить, как оказался в таком положении.
— Что я делал? — спрашивал он. — Где женщина?
— Вы были великолепны! — крикнул Анри и бросил ему полотенце. — Все в порядке! Тысяча франков ваши!
В эту минуту дверь распахнулась, и в лабораторию вбежала голая Симона.
— Обрызгайте меня еще раз! — воскликнула она. — О, мсье, хотя бы разок обрызгайте меня.
Лицо ее светилось, глаза сверкали.
— Эксперимент закончен, — сказал Анри. — Идите одевайтесь.
Он крепко взял ее за плечи и вытолкал в другую комнату. Потом запер дверь.
Спустя полчаса мы с Анри отмечали наш успех в небольшом кафе. Мы пили кофе с коньяком.
— Сколько это продолжалось? — спросил я.
— Шесть минут тридцать две секунды, — ответил Анри.
Потягивая коньяк, я смотрел на людей, прогуливающихся по тротуару.
— Каков будет следующий шаг?
— Прежде всего я должен кое-что записать, — сказал Анри. — Потом поговорим о будущем.
— Кому-нибудь еще известна формула?
— Никому.
— А как же Симона?
— И она ничего не знает.
— Вы ее записали?
— Да, но так, что разобрать никто не сможет. Завтра перепишу.
— С этого и начните, — сказал я. — Мне тоже потребуется экземпляр. Как мы назовем эту смесь? Нам нужно придумать название.
— Что вы предлагаете?
— “Сука”,— сказал я. — Назовем ее “Сукой”.
Анри улыбнулся и медленно покачал головой.
Я заказал еще коньяку.
— С ее помощью запросто можно подавить бунт, — сказал я. — Получше слезоточивого газа. Представьте, какая разыграется сцена, если обрызгать ею разбушевавшуюся толпу.
— Мило, — произнес Анри. — Очень мило.
— Еще “Суку” можно продавать очень толстым, очень богатым женщинам по баснословным ценам.
— Можно, — сказал Анри.
— Как вы полагаете, она сможет помочь мужчинам восстановить потенцию? — спросил я у него.
— Разумеется, — ответил Анри. — Об импотенции навсегда будет забыто.
— А как насчет восьмидесятилетних старцев?