Заседания по делу Гермерота возобновились, и Сальвидиен отправился в суд с тяжелым сердцем. Ужасная смерть Петины выходила из разряда привычных для Ареты скандальных происшествий – вроде раскрывшегося прелюбодеяния или храмового мошенничества с деньгами прихожан – о которых два дня болтает весь город, а на третий начисто забывает. Но все обошлось лучше, чем он ожидал. Со времени приезда в Арету Сальвидиен провел уже достаточно дел, чтобы его имя перестали связывать исключительно с Петиной.

В целом все постепенно улаживалось, и Сальвидиену даже удавалось обходиться без порций маковой настойки. Только однажды ему привиделся кошмарный сон… то есть поначалу казалось, что сон из тех, что посещают мужчин, которым приходится спать в одиночестве. Он увидел Петину… вернее, не увидел, но это точно была она. Темный очерк тела во тьме, на ощупь – нежного и гладкого, как у молодой девушки, аромат ее благовоний, сильный и пряный. Она склонилась над ним, как ей обычно нравилось, и он подчинился, как бывало, подчинялся раньше. В то время, как ее руки ловко и уверенно вершили привычное дело, тело двигалось на его бедрах, поначалу медленно и размеренно, а затем все быстрее, словно в танце… и в тот миг, когда его пронзила судорога наслаждения, Сальвидиен внезапно увидел ее лицо… то, что у нее было вместо лица.

Он проснулся от собственного крика, и сидя в постели, усилием воли пытался унять дрожь, а главное, изгнать из сознания воспоминание о чудовищном кровавом месиве, без глаз, со свисающими пластами плоти. Ему никто не говорил, насколько бравроны изуродовали Петину, а он не спрашивал. Вероятно, лучше было спросить – чтобы не давать разыгрываться воображению.

Все же Сальвидиен справился с собой. Нельзя до такой степени распускаться, думал он. И пора обзавестись постоянной женщиной. При жизни Петины это было неудобно, да, по правде говоря, и желания не возникало. Теперь – другое дело. Кроме того, вообще женщина в доме не помешает. Не купить ли ему ту же Салампсо? Судя по тому, как держалась эта девица, она будет лучшим средством от ночных кошмаров. Но это успеется. А пока не следует откладывать жертву духу Петины. Должно быть, сон – знак того, что она гневается за его медлительность. Завтра же отправить Полифила на базар, пусть купит – нет, не пару голубей, как Сальвидиен замышлял вначале, – лучше ягненка… или козленка местной породы, с длинной белой шерстью, без порока – и переслать в храм Кифереи.

Но назавтра Сальвидиена пригласил Луркон.

Это было приглашение, не приказ. Но явиться следовало не на виллу в Сигиллариях, а во дворец. И наместник прислал за Сильвидиеном свои носилки. так что приглашение носило вполне официальный характер. Возможно, Луркон решил прояснить какие-то обстоятельства, связанные с завещанием Петины. А может, он решил заговорить с Сальвидиеном не как снисходительный покровитель, но суровый наместник, по слову которого людей отправляли на колесо, или ссылали на галеры. В Столице, когда подобное приглашение исходило от императора, получившие его, не вынеся неопределенности, бывало, резали себе вены. Но Арета – не Столица, Луркон – не император, а Сальвидиен, хоть и хорошего рода, но не аристократ, только что умеющий, что красиво умереть. К тому же и аристократам это не всегда удается… Он без промедления последовал зову наместника и на мускулистых плечах носильщиков весьма скоро прибыл во дворец.

Луркон принял его в своем рабочем кабинете, что также наводило на мысль о деловом характере встречи. Но держался вполне дружелюбно.

– Давно я не видел тебя, друг Сальвидиен…

«Не моя в том вина», – хотел сказать адвокат, но вовремя остановился, ибо это была откровенная неправда.

– Кажется, не более месяца прошло, а словно годы миновали, – продолжал Луркон.

– Тому причиной ужасное и прискорбное происшествие, – похоже, Сальвидиену удалось попасть в тон.

– Это ты верно сказал – ужасное и прискорбное. Но мы должны уважать волю усопших, не так ли?

Значит, все же завещание. Сальвидиен на это и надеялся, но тем не менее почувствовал себя несколько лучше, словно невидимая рука сняла с его сердца столь же невидимый груз.

– Не вижу препятствий, которые могли помешать тебе вступить во владение завещанным имуществом.

– Я тоже их не вижу. Собственно говоря, мои доверенные юристы, Галлиен и Крисп, вполне почтенные правоведы, уже проделали все необходимые процедуры. Но так уж получилось – ты оказался единственным здравствующим юристом, который занимался делами Лоллии Петины к моменту ее кончины, и, насколько мне известно, составлял соответственную документацию. Как душеприказчику Петины тебе следует ознакомиться с их отчетом.

– Ты уверен, что в этом есть необходимость? Если они – столь достойные люди…

– Странно слышать это от человека твоей профессии. Я полагал, юристы ничего не должны принимать на веру. Нет, друг мой, нам следует как можно скорей, но в полном соответствии с законом завершить дела, приведенные в ход этой ужасной случайностью.

– Случайностью?

Это прозвучало злой насмешкой. И Сальвидиен не знал, почему. Потом до него дошло. Темное подозрение, которое он давил в себе все минувшие дни, и отравлявшее его кровь, все же вырвалось наружу, требуя облечься в слова.

Маленькие черные глаза Луркона в упор уставились на адвоката.

– Что ты имеешь в виду?

Сальвидиен перевел дыхание, потом медленно произнес:

– Часто ли бывает, что собаки без всякой на то причины набрасывались на своих хозяев?

– Не часто, – согласился Луркон. – Но с бравронами такое случается – я слышал. У этих псов бешеный нрав…

– И тем не менее Петина умела с ними обращаться. Я сам видел. И без всякого для себя вреда.

– К чему ты клонишь?

– Я слышал, есть снадобья, от которых собаки могут впасть в бешенство…

Луркон положил на стол руки – тяжелые, крупные, тщательно ухоженные. В отличие от Стратоника и Апиолы он носил лишь один золотой перстень – знак своей должности.

– Признаюсь тебе честно – эта мысль была первой, которая пришла мне на ум, когда я услышал о случившемся. Тогда я сам был в бешенстве, не хуже тех собак. И дом Петины приказал оцепить, чтоб никого не выпустить и провести допрос самому, не дожидаясь стражи префекта. И вот что я выяснил – в предшествующие дни на вилле не было посторонних, кроме тебя, Апиолы, Вириата, Стратоника и ваших слуг. Кого ты заклеймишь убийцей?

– Из названных никого. Но кто сказал, что враг Петины сам появлялся на вилле? Он мог подкупить кого-то из рабов…

– И кто же, по твоему, этот негодяй?

– По-моему, ответ напрашивается сам собой.

– Очевидно, ты говоришь о Евтидеме?

– Ты сказал.

– И я, знаешь ли, подумал о Евтидеме. Мои люди следили за ним все эти дни. Как по-твоему, о высокоумный Сальвидиен, ведет себя наш бывший Розанчик? Носится по площадям, брызгая слюной от радости, и вопит, что справедливость, наконец, восторжествовала, и Петина получила по заслугам?