Сальвидиен нисколько не сомневался в истинности высказанного, но из болтовни Феникса всегда можно было извлечь полезные сведения.

– Ты про Апиолу?

– Ха! Апиола тебе не соперник – во всяком случае, в этом доме. Он предпочитает мальчиков – или девушек столь юных, что у них еще и груди не прорезались. Так что госпожа Петина водит с ним дружбу так же, как и со мной – вполне бескорыстно. Нет, я о Стратонике. Пусть его девическая внешность не вводит тебя в заблуждение. Позволь мне не раскрывать того, что я знаю, но поверь мне на слово – если б я был столь отменно вооружен, как этот юноша, у меня вряд ли бы оставалось время на занятия поэзией… Но мы отвлеклись. Итак, мне бы меньше всего на свете хотелось лишиться покровительства благородной Петины. Я говорил, что между нами есть нечто общее – мы оба живем своим искусством. Но есть и разница. Судебный оратор – если благословением богов он удачлив – может обойтись без покровителя. Стихотворцу же это никак невозможно. Даже самые великие искали покровительства царей и императоров, получали подарки, и жили на пенсион, назначенный им благодетелями. Я не столь заносчив, и не смею надеяться, что мои скромные творения когда-нибудь обратят на себя внимание царственных особ. Тем дороже мне милостивый интерес Лоллии Петины. Без нее я останусь наг и беззащитен среди множества врагов, которых, увы, я должен признаться, нажил ядовитыми стрелами эпиграмм. Еще более тяжким ударом для меня будет, если в раздражении госпожа Петина вдруг вычеркнет мое имя из завещания…

Благодушие Сальвидиена мигом испарилось. Он перегнулся через стол.

– Откуда тебе известно про содержание завещания?

Насколько он знал, Петина, после того, как завещание было засвидетельствовано, никому его не зачитывала. И сейчас запечатанный документ лежал в запертом ларце в спальне Петины, а точная копия его хранилась у Сальвидиена. Свидетели же – Апиола и Стратоник, пристрастия которых поэт только что живописно обрисовал, – вряд ли бы стали пересказывать завещание Фениксу.

Поэт не был особенно смущен вопросом. Казалось, его скорее удивил суровый тон Сальвидиена.

– А что, это такая уж тайна? Все слуги болтают о том, кому что обещано. А я, как тебе известно, умею находить общий язык со слугами… точнее, со служанками.

В последнем Сальвидиен мог как раз и усомниться. Но, видимо, в одном стихоплет не лгал – о содержании документа он узнал из болтовни рабов. Кому же придет в голову от них таиться, тем более, в доме, где обычаи столь мягки? Однако этим всегда могут воспользоваться пройдохи вроде Феникса.

– Значит, надеешься пережить свою покровительницу?

Тут Феникс и впрямь испугался. Прижав обе руки к груди, принялся оправдываться.

– Да что ты! Богов призываю в свидетели! Все-то вы , имперцы, все понимаете буквально, действуете в лоб, прете напролом… Я же говорил тебе – здесь дело деликатное. Пусть вышние боги даруют госпоже Петине долголетие и здоровье, подобное их собственным. Но если по Арете распространяются слухи, что такая важная дама сделала меня сонаследником самого наместника, это придает мне уважение и дополнительный вес…

– … и кредит, – закончил Сальвидиен.

– И кредит, – согласился Феникс. Плеснул вина себе и адвокату. – Теперь ты понимаешь, как неприятно было бы лишиться всего этого?

– Понимаю. – Сочетание наглости и подобострастия, которые Сальвидиен замечал за месяцы, прожитые в Арете, во многих местных уроженцах, непринадлежащих, разумеется, к аристократическим домам, в Фениксе проявлялись как-то особенно ярко. И это забавляло Сальвидиена. Вдобавок поэт, как неисчерпаемый кладезь сплетен, впредь еще мог быть ему полезен. – И, когда встречусь с госпожей Петиной, умолю ее простить тебя.

* * *

Разумеется, он не бросился к Петине – просить за несчастного поэта. Был слишком занят, ибо вел сразу два дела. Одно касалось подлинности дарственной на дом на улице Пяти Колоннад, другое было о клевете – точнее, относительно облыжного обвинения в клятвопреступлении.

Седулий Гермерот, которого защищал Сальвидиен, жил в Сигиллариях, и посетив его на вилле, дабы обговорить некоторые детали своего завтрашнего выступления, адвокат по выходе решил, что неплохо было бы навестить Петину. Тем более, что было очень жарко, и возвращаться в город до наступления вечера не хотелось.

Петина, как и в прошлый раз, приняла его в саду – в послеполуденные часы здесь было прохладнее всего. Все следы пира исчезли. Столы, ложа и ковры были убраны, дорожки посыпаны чистым песком с берегов Орфита.

Хозяйка появилась не вдруг, чему Сальвидиен не удивился. Еще у входа старый Фрасилл успел наболтать, что нынче у госпожи были гости – благородные Апиола и Вириат, и она изволила прогуляться с ними до арены, посмотреть, как играют собаки. Потом господа ушли, а хозяйка еще задержалась. Любит она это зверье, просто души не чает…

Сальвидиен ждал Петину, сидя в беседке, и не без удовольствия озирая сад. Он был прекрасен, и вместе с тем более строг, чем сады иных аретийских богачей, которые Сальвидиен успел повидать здесь же, в Сигиллариях. По дорожкам не бродили крикливые павлины и прирученные газели, рядом с которыми любили красоваться знатные дамы. Не было понастроено искусственных гротов – Петина ограничилась беседками. Розы, искусно высаженные так, что сочетание цветов напоминало замысловатый орнамент дорогого ковра, струили в полуденный воздух свой аромат. Пол стать им были орхидеи и олеандры. За рядами ровно подстриженных кустов и стройных пальм фонтаны рассыпали серебристую пыль. Только их журчание да щебет птиц, клевавших виноград нарушали тишину.

Наконец появилась Петина в сопровождении Салампсо, которая несла над госпожой зонтик от солнца, и Гедды – по счастью, без собак. Последняя только что покинула арену, если судить по взлохмаченным, пропыленным волосам и платью, налипшему на пропотевшее тело. Сальвидиена удивило, что Петина, столь требовательная к внешней стороне вещей, допускает подобную небрежность.

Сама Петина, как всегда, выглядела безупречно. Но на Сальвидиена она взглянула с недоумением, точно его негаданное появление грозило нарушить какие-то ее планы. Однако, услышав о причине визита, она рассмеялась.

– Я – гневаюсь на него? Вышние боги, да я и думать об этом забыла. Феникс совершенно прав – к поэтам нельзя относиться, как к людям обычным, и глупости их должны задевать не более, чем неверно взятая нота. Пожалуй, завтра же пошлю за ним – пусть читает свою поэму… как бишь, она называлась? «Кабан – предвестник смерти». Безобразно звучит, ты не находишь?

– Да, изящества в этом названии не сыщешь. Но самой поэмы я не слышал, так что за содержание не поручусь.

– Неважно. Иногда прекрасные стихи настолько надоедают, что полезно послушать плохие. И к тому же в Арете об эту пору не так уж много развлечений. Сколь счастлив ты, для которого развлечением служит ежедневно состязание страстей!

– Не сказал бы, что зрелище человеческой жадности и глупости так уж забавно. Да и Арета, госпожа моя, не столь бедный развлечениями город. Правда, Партенопей с его магическими трюками на днях нас покинул, но, как я слышал, Бальбин устраивает в своих садах очередное празднество, а в конце месяца в театре Астиоха будут большие бои меченосцев, даже и колесничные.