Он не только носил излюбленные шляпы Лорела и Харди[52], отвергнутые всеми остальными, но и поражал людей, когда появлялся в одежде собственного дизайна – в этих голубых или светло-вишневых бархатных комбинезонах, в них он напоминал переросшего младенца.

Есть замечательная фотография Черчилля, представшего перед вашингтонской прессой, в одном из этих странных облачений. На его лице ухмылка, делающая его похожим на Хью Хефнера, собирающегося навестить свой гарем. Если Черчилль не надевал котелок, он мог воспользоваться огромным разнообразием головных уборов. Говорили, что не было шляпы, которая не понравилась бы Черчиллю. Это не совсем верно: когда он был в окопах, то примерил гленгарри, традиционную шотландскую шапку, посмотрел на себя в зеркало, ужаснулся и больше не надевал ее.

Но он носил цилиндры, морские фуражки, шлемы пожарных, огромные шапки из белого каракуля, кепи, фетровые шляпы, строительные каски, тропические шлемы, сомбреро. Черчилль был Имельдой Маркос шляп. Остается только найти его изображение в головном уборе индейцев, и он смог бы заменить весь состав американской диско-группы Village People. На протяжении своей жизни он был шоуменом, экстравертом, актером, комиком: сохранился снимок Черчилля, подготовившегося к балу-маскараду в Сандхерсте, – на него тщательно нанесен грим, лицо покрыто белой краской, он предстает в образе клоуна Пьеро.

Он знал, как проецировать свою личность, а во время войны был нужен тот, кто сумеет создать собственный публичный образ – боевой, решительный, но также жизнерадостный и обнадеживающий. Только Черчилль мог выполнить эту задачу, поскольку в значительной мере он таким и был.

И есть определенный смысл в том, что его эксцентричность и юмор помогли выразить, за что сражалась Британия. Своими нелепыми шляпами, комбинезонами, сигарами, чрезмерными алкогольными возлияниями он сумел телесно представить главную идею своей политической философии: неотъемлемое право британцев жить свободно и делать что им нравится.

Стоить взглянуть на Черчилля, и вы сразу заметите существенное отличие между его образом жизни и жуткой серьезностью, однообразием, напыщенностью нацистов. Не забывайте: Гитлер был трезвенником, эта патология послужила причиной многих невзгод.

Своим индивидуализмом и оптимистичной эксцентричностью Черчилль содействовал определению смысла битвы. Из-за них он зашел слишком далеко на выборах 1945 г., когда совершил безусловную ошибку, сравнив бюрократов лейбористского правительства с гестаповцами. Но во время войны эти свойства были необходимы.

В конце марта 1944 г. снова был сделан снимок Черчилля с пистолетом-пулеметом, он инспектировал вместе с Эйзенхауэром войска, готовящиеся к высадке в Нормандии. На этот раз Черчилль прицеливается, приклад упирается в его плечо, а ствол направлен в сторону Франции. На Черчилле такой же костюм в светлую полоску и такая же шляпа-котелок. Сомневаюсь, что это совпадение. Черчилль как будто напоминает о фотографии четырехлетней давности и говорит: «Я же сказал, что мы сможем сделать это».

Характерные черты Черчилля позволили ему олицетворять нацию. Для фактора Черчилля крайне важно и то, что в глазах большинства он был наиболее самостоятельным из всех политиков: Черчилль подобно Протею мог выбраться из смирительной рубашки партийной дисциплины.

Одной из причин, благодаря которым его призыв слышали и левые, и правые, было то, что он начал свою карьеру как социальный реформатор, политик, чьей заслугой можно считать многие свершения на благо трудящихся людей.

Адольф Гитлер был настолько впечатлен фотографиями отеля Midland в Манчестере, что счел его самым подходящим местом для размещения штаба нацистов в Британии, – после того как Британия будет поставлена на колени, а правящий класс будет либо расстрелян, либо брошен в застенки. На самом деле это превосходное заведение: пространная фантазия на темы эдвардианской готики из темно-красного кирпича, в котором 312 номеров, ванные комнаты, примыкающие к спальням, рестораны, усеянные звездами Мишлен, чайные машины, фитнес-центр. Я сам останавливался там несколько раз и в предрассветные часы пользовался отличным обслуживанием номеров. Плотный английский завтрак позволяет сохранить бодрость на протяжении всего дня.

Этот отель был когда-то временным пристанищем Уинстона Черчилля. Сюда он прибыл в 1906 г., во время предвыборной борьбы по округу Северо-Западный Манчестер, и здесь разместился. В те дни у парламентариев не было морального долга проживать в своем избирательном округе, и тогда, – наверное, особенно тогда, – Midland был nec plus ultra[53] роскоши. Прошло три года, как завершилось его строительство, оно обошлось в 1 миллион фунтов. В отеле даже был собственный зрительный зал, и он представлял разительный контраст с некоторыми кварталами Манчестера, которые тридцатиоднолетний Черчилль намеревался представлять в парламенте.

В один холодный зимний вечер он решил прогуляться в компании своего верного секретаря Эдди Марша. Неподалеку от Midland они оказались в трущобах, и Черчилль, оглядываясь вокруг, поделился таким наблюдением: «Воображаю, как живу на одной из таких улиц, никогда не вижу ничего красивого, никогда не ем ничего аппетитного… никогда не говорю ничего умного!»

Многих людей покоробило это замечание. Они сочли его свидетельством высокомерного отношения Черчилля к бедным. Он кажется настолько оторванным от реального мира, что не может даже представить, как люди с низкими доходами произносят слова, заслуживающие внимания, либо могут предложить ему что-либо, достойное желудка.

Мы не знаем буквального высказывания Черчилля, но Эдди Марш вряд ли придумал его. И это цитирование, безусловно, способствовало укреплению мнения, что Черчилль был реакционером и закоренелым сторонником элитизма.

Этот человек, в конце концов, верил в евгенику, был социальным дарвинистом, который порою призывал к исправительным колониям для бродяг и к стерилизации недееспособных. Он говорил о разделении человечества на качественно различные «расы» – сегодня подобные высказывания сочли бы крайне сомнительными – и для описания иностранцев употреблял слова, которые были стандартными в то время, но табуированы в наше.

В письме Клементине он хвастался, что дети работают «как негры», подготавливая Чартвелл к ее приезду; он не придавал значения Японо-китайской войне 30-х гг., говоря, что ему «неинтересны ссоры желтых людей».

Он хотел «закидать бомбами или расстрелять из пулемета» Шинн Фейн, а представителей этой организации ныне чествуют на банкетах в Виндзорском замке. Он называл большевиков «бабуинами» и сравнивал коммунизм с «болезнью ума и души в ужасной форме». Однажды он с иронией заметил, что «можно легализовать содомию, а попутно и признать большевиков». Сейчас это наблюдение приводит в определенное замешательство.