В общем, поладили, и дальше между ними всё было ясно: они уважали друг друга как мастер мастера.

В отношениях же с игуменом у Стаса полной ясности не было. Настоятель, убедившись, что старинная надпись на титульном листе в «Сказании Афродитиана» сделана почерком Стаса, и выслушав его рассказ о «снах», и верил практиканту, и не верил. Стас ему и «Сказание» читал наизусть, и самолично написанную Мадонну под куполом показывал – отец Паисий продолжал сомневаться. Возможно, виной тому был не вполне канонический образ Богоматери, а может, и признание Стаса, что он писал его с лика своей жены. Никто ж ведь не отменял правила, утверждённого ещё Иоанном Грозным: иконописцам писать иконы Господа Бога, Богоматери и всех святых по образу, и по подобию, и по существу с древних образцов, а не от своего «самосмышления» и не по своим догадкам. К счастью, Стас удержался и не сообщил игумену о Прозрачном Отроке, а то доверие между ними было бы подорвано окончательно.

Они часто говорили о религии и об истории монастыря, о том, как шла здесь никонианская реформа и что было до неё. Отец Паисий, выслушав Стасову, как он это называл, «версию», опечалился. О том, что когда-то был здесь настоятель Афиноген, имелась целая легенда, но пожар в конце восемнадцатого века уничтожил все бумаги; теперь даже годы жизни Афиногена были неизвестны. Паисий понимал, что «версия» Стаса, при всём своём правдоподобии, не может быть зафиксирована и сохранена, и жалел об этом.

«Сон» Стаса он толковал так, что это Божий урок: Господь явил отроку, во сне его, дела давно минувших дней, чтобы он смог участвовать в восстановлении росписи. Зачем-то это было Господу надобно. Правда, так не удавалось объяснить смысла остальных снов – когда Стаса ел медведь, или когда он служил вполне языческому, хоть и носившему христианское имя князю Ондрию, – и зависал вопрос с почерком надписи.

– А как же оно происходит, сын мой? Как просто сон или с пояснениями какими? – спрашивал игумен.

И Стас рассказывал ему, как тянет, насколько ясно происходящее во сне, как хорошо всё запоминается, а главное – о небывалых ощущениях, когда только уходишь, когда ты уже не тут, но ещё и не там, а в некой «зоне сна», которая одновременно и вечность, и миг.

– Это, отче, какая-то слитность, будто ты воедино со всем человечеством сразу и всегда.

Через недельку после своего возвращения в Плосково и начала реставрации Стас решил сбегать в Николино, забрать кое-какие свои вещи, в том числе книгу Иловайского. Их группа была ещё там, хотя и собиралась вскоре разъехаться по двум другим сёлам. Прибежал, зашёл в церковь, немного порисовал с однокурсниками, перекинулся парой слов с Маргаритой Петровной. Откуда-то примчался, услышав о его появлении, проф. Жилинский. Знал, знал Игорь Викентьевич про Стаса то, чего не знали все остальные. Наверняка перед поездкой вызывали его в компетентную управу и накрутили хвоста. Пусть их училище и было элитарным, но в самом деле – не в каждой же группе даже элитарных практикантов найдётся родственник члена правительства Республики!

Профессор пригласил его погулять, поболтать. Ну а почему бы и нет? Стас научился уже ценить возможность хорошего отдыха.

– Давайте, Станислав Фёдорович, я возьму себе пива, а вам какого-нибудь лимонада? – спросил профессор, когда они проходили мимо сельской хозяйственно-продуктовой лавочки с забавным названием «Хозмажек и еда».

– А отчего же мне – лимонада? – удивился Стас. – Я от пива тоже не откажусь, – и полез в карман за деньгами. Игорь Викентьевич крякнул, но возражать не стал. Взяли сумку пива, варёных раков, малосольных огурчиков и пошли на речку.

– Правда, интересная получилась практика? – говорил по пути профессор несколько заискивающим, как показалось Стасу, тоном. – Разные объекты, грамотные объяснения, помощь местных властей и даже участие академической науки в лице Андрея Николаевича Львова…

Стас молча улыбался, радуясь тёплому ветерку и солнышку.

– Вот вы, Станислав Фёдорович, наверно, не знаете, а ведь сначала план практики был куда как скучнее. Мне пришлось поездить, устроить некоторые мероприятия…

– Будет уже вам хлопотать, Игорь Викентьевич. Лето, отдыхайте, – успокоил его Стас. – Не думаете же вы, что я по возвращении стану писать куда-то докладную записку.

– Да я вовсе не в тех видах, что вы, – смутился Жилинский. – А всё же, если спросят… Как, дескать, была построена работа…

– Я найду что ответить, если спросят. Не переживайте. Мне очень понравилась и практика, и всё остальное.

Они расположились на берегу, расстелили «Вестник Министерства народного образования», вывалили на газету закуску.

– Я как раз хотел поговорить с вами, Станислав Фёдорович, про это… про «всё остальное», – сказал профессор, отламывая раку голову. – Только не сочтите за обиду… Вам известно, что наша милая Матрёна, как бы сказать, политически неблагонадёжная?

– Чтобы остаться объективными, давайте вспомним, что судимость с неё снята, – помолчав, осторожно сказал Стас. – Ей даже разрешена работа с учащимися. А во-вторых, как вы, возможно, догадались, мы с ней встречаемся отнюдь не в политических целях.

Профессор побагровел, замахал руками, затряс головой. Наконец, прожевав и проглотив свежее рачье мясо, прохрипел:

– Ради Бога, не подумайте, что я вмешиваюсь. Дело молодое… Кхе-кхе… Но всё же… Мало ли, кто, чего и кому расскажет…

– Надеюсь, вы-то никому рассказывать не будете? – со значением улыбнулся Стас.

– Я не буду.

– Тогда я за неё спокоен.

– Ага… Вот, значит, как… Хорошо…

Они выпили пива. Стас переменил тему:

– Знали бы вы, дорогой профессор, какую бурду пили люди в этих местах всего лишь триста лет назад! – с чувством сказал он.

– Ах, Станислав, вы ещё молодой человек. Знали бы вы, какую бурду пили мы все тридцать лет назад!

– Да, этого я не знаю, – согласился Стас. – Но, думаю, хорошее пиво всегда было. Дело в цене. При царе, при Алексее Михайловиче, бутылочка английского портера на ярмарке в Мологе стоила как два ведра хорошей водки. Пиво кремлёвское, с Сытного двора, конечно, было дешевле, но мужик предпочитал водку, и не хорошую, а самодельную, и самодельное же пиво. Вы варите самодельное пиво?

– Нет, я не умею.

– Вонючий процесс, доложу я вам. А это!.. – И он, продолжая говорить, начал смаковать «Ziemann». – Впрочем… если варить из проса… да с малиной или мёдом, то… скрашивает… зимние длинные вечера…

– Послушайте! – поразился проф. Жилинский. – Вы пьёте и рассуждаете об этом предмете как знаток с богатым опытом. Но ведь вам всего семнадцать!

– Да-а! – радостно протянул Стас. – Мне семнадцать! И вы даже представить себе не можете, как это меня воодушевляет!

– Почему же, могу. Мне тоже было когда-то семнадцать лет. Всё впереди, сил много, можно спланировать свою жизнь…