Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если бы Иисус из Назарета, проповедовавший любовь к врагам, снова пожелал сойти на землю, он, конечно, вочеловечился бы в немецком отечестве. И – как вы полагаете? – где его можно было бы встретить? Неужели вы думаете, что он возглашал бы с церковной кафедры: многогрешные немцы, любите врагов ваших? Я уверен – нет! Нет, он был бы в самых первых рядах бойцов, сражающихся с непоколебимой ненавистью. Он был бы там, он благословил бы кровавые руки и смертоносное оружие, он, может быть, сам взялся бы за карающий меч, изгоняя врагов Германии далеко за пределы обетованной земли, как он когда-то изгнал торгашей и барышников из Иудейского храма.
Лицевая сторона расчетного листа ткацко-прядильной фабрики «Конкордия» в Бунцлау:
БЕРЕГИТЕ ХЛЕБ!
Каждым сбереженным кусочком хлеба вы помогаете в тяжкой войне вашим мужьям, отцам и сыновьям.
Каждый сбереженный ломоть хлеба –
выстрел в Англию,
в нашего исконного врага!
Каждая сбереженная крошка хлеба сокращает войну!
Обратная сторона того же листа:
ТКАЦКО-ПРЯДИЛЬНАЯ ФАБРИКА
«КОНКОРДИЯ» В БУНЦЛАУ
№… Заработная плата за 57½ часов… М. 9. 91
Вычеты:
Больничная касса. . . . . 28
Страховая касса. . . . . . 12–40
Netto… М.9.51
Отныне никто не в состоянии уклониться от логического вывода, что примирение было бы катастрофой, что единственной возможностью стала война. До сих пор – ответ на вызов, дело чести, средство к цели, отныне война становится самоцелью! Вся нация, как один человек, будет требовать вечной войны!
Воспитание ненависти! Воспитание уважения к ненависти! Воспитание любви к ненависти! Организация ненависти! Долой детскую боязнь, ложный стыд перед зверством и фанатизмом! Да будет и в политике по слову Маринетти: побольше оплеух, поменьше поцелуев! Мы не смеем колебаться объявить богохульно: наше достояние – вера, надежда и ненависть! Величайшее среди них – ненависть!
Штадтрат просидел над голубой тетрадью до глубокой ночи, прочитывая одну вырезку за другой. Их было много, они были наклеены без порядка, и люди, образы, идеи, анекдоты сыпались на штадтрата, точно погремушки из кузова елочного деда, – уродливые, расцвеченные, искаженные, цирковые. Штадтрат отточил ножичком красный карандаш и острыми буквами напечатал на голубой обложке:
Собранные в этой тетради заметки не представляют собой военной или государственной тайны, как опубликованные в печати. Однако тенденциозный подбор газетных сообщений указывает на враждебные чувства собирателя к Германии и мог бы, при удобных обстоятельствах, оказаться на руку противнику. Поэтому считаю нужным передать бельгийского гражданина Перси военным властям.
В Обществе друзей хорового пения парикмахер Пауль Генниг пел басом. Басы в Европе редки, и Пауль Генниг имел основание считать себя человеком незаурядным. Сознание это сделало его беспокойным, а беспокойство привело в социал-демократическую партию. Тут он окончательно уверовал в свою звезду и сделался самым шумным человеком в Бишофсберге. Когда по вечерам, закрыв цирюльню, Генниг заходил к Андрею, чтобы поговорить о политике, в комнате, похожей на манеж, каждый предмет убогой обстановки мгновенно воплощался в механический станок. Кругом гудело, потрескивало, звенькало, дребезжало, отзываясь на рокот, рыканье, раскаты парикмахерского баса. Генниг заполнял собою весь манеж.
– Ерунда, все этто еррунда! Господа юнкеры не понимают, что мы идем навстречу социализму! Не пони-мают!
– Каким образом? – спрашивал Андрей.
– О-го! Вы тоже не понимаете, дорогой Андреас?
– Я вижу, что мы живем за счет накопленного раньше.
– Андреас, Андреас! Война! Понимаете? – война!
– При чем же здесь…
– Стойте, стойте! Генниг разовьет вам свою мысль. У вас нет дисциплины ума – у вас, у русских. Славные ребята. Я говорю – славные р-рребята, вы, русские! Бисмарк был прав, старик прав. Он говорил: не ссорьтесь с русаками, русаки – натуральные – понимаете? – натуральные союзники немцев. Генниг развивает мысль старика и говорит: славные ребята! Но у вас нет дисциплины ума. В Обществе друзей хорового пения, где я – казначей, я прямо сказал: мы идем к социализму!
– Через войну?
– О-о! Через войну! Андреас, вы начинаете мыслить дисциплинированно, это – моя заслуга! Ха-ха-ха, не сердитесь, Андреас! Именно – через войну. Каким образом? Война научает нас распределять – о! – рраспрределять продукт помимо – о! – помимо капиталистического аппарата!
– Хлебные карточки?
– О-о!
– А другие страны?
– Другие страны?
Пауль Генниг сорвался со стула и поднял голос на два тона. Станки по углам манежа ринулись дребезжать и звенеть что было мочи.
– Дрругие стрраны мы научим рраспрределять продукт помимо капиталистов. А для этого сначала рразобьем, рразобьем их – мы, немцы!
– Ну, а если…
– Что-о?
Генниг поднял голос еще на два тона.
Но в это время раскрылась дверь, и длинный крашеный шест въехал в комнату. Сначала он заколебался, повернуть ли ему вправо или влево, попробовал пригнуться к полу, потом поднялся к потолку и, описывая параболу, стал мерно въезжать в комнату.
– А «если», вы говорите? – добродушно прогудел Генниг, сразу понизив голос на четыре тона.
К этому моменту следом за шестом, зажав его крепко под мышкой, ввалился в комнату парикмахерский подмастерье, рыжевато-розовый, шершавый и отдувавшийся, как локомобиль. Сзади него павлиньим хвостом волочилось наполовину раскатавшееся полотнище флага.
– Ну, Эрих, кого вздули?
– Русских, мастер.
– Ах, бедняги, – сказал Генниг, взяв древко и заводя его конец к окну. – До чего им не везет!.. Вот, Андреас, другие страны! Дело, конечно, не в России, наше социалистическое дело. Но я и не говорю о России…
Подмастерье открыл раму, раскатал и выкинул за окно флаг, потом стал выпячивать наружу древко. Оно было длинно и тяжело, и вставить его в железную манжету под окном было трудно. Подмастерье медленно опускал древко на веревке, а Пауль Генниг, покрасневший, напыжившийся, ловчился вправить толстый конец шеста в манжету и нет-нет извергал из себя отрывистые, мощные аргументы:
– Кажется, мы, социалисты, помогаем империализму, – а на деле он помогает нам… Это хорроший кусок социализма – р-распределение… Эрих, правее, правее… опусти немного… У нас самая многочисленная партия… после войны у нас будет социалистический… Эрих, пускай,
