Все потянулись за хлебом. Пепка только успевал нарезать. Жора тоже попробовал, но вкуса не понял. Учитель одобрительно кивнул:

– Молодцы, литовцы! И хлеб печь не разучились, и от истории не отреклись. И славянским «братьям» не поддались… И язык на русский не променяли – сохранили литовский, свой…

– Э-э-э, нет, батенька! – ухмыльнулся «фиолетовый» иностранец. – На сей раз вы пальцем в небо попали. Не знал, видно, этого ваш Иван Антонович. Литовцы взяли язык аукшайте, хотя могли бы принять и балтское наречие жемайтов, и сохранить язык, на котором велось делопроизводство в Великом Княжестве Литовском – русский язык! Так что, тётушка, раз уж вы в Белоруссии католичкой заделались, – вот он ваш истинный язык – русский! Он наш по праву, а не тот «полешуцкий новодел», который стали навязывать всем при Сталине. Так что зря настоящий-то свой язык белорусы «русским братьям» отдали и себя лишили при этом собственного языка!

– И точно, шеф! Неизвестно, ведь, на каком языке эти «русские» тогда говорили! Татары московские! Правда, ведь? Может на тюркском каком… А может, на финском, чёрт их разберет…

– Истинная правда, Чесь, никто не знает. Ни одного исторического свидетельства о том, на каком языке до двенадцатого века говорил простой народ в Московии и на территории, называемой теперь Россией.

– Ну да? – удивился Жора. – До того как пришли завоевать Полоцк?

– Это просто не обсуждают. Ни одного письменного свидетельства. А, как говорится, «нет документа – нет истории»!

– Одни «славянские фэнтези» партийных историков! Правда, шеф?

– Берестяные грамоты на русском языке, до двенадцатого века, находили только в Новгороде и Пскове. Но уж никак не в Московии, никак не в Киеве!

– Да «мать городов русских» даже денег своих не чеканила! Та ещё культурная столица!..

– Верно, Чесь!

– Да не может быть! – удивился учитель. – Вероятно, только поначалу?..

– Пока существовала Киевская Русь, Киев своих денег не имел, это точно, их чеканили в Полоцке и Новгороде. Говорили на тюркском. В лучшем случае было двуязычие: тюркский и старославянский…

– Ну вот! – подхватил учитель. – Летописи-то на церковно-славянском были!

– И на этом основании вы считаете, что неграмотный люд в Рязани или Твери, Суздале и Ростове в одиннадцатом веке говорил на языке Кирилла и Мефодия? Я уж не говорю про Казань, извиняюсь, в те поры – город Булгар! Тогда будем утверждать, что в шестнадцатом веке «белорусы» говорили на латинском. Ведь на нём сочиняли Гусовский и Сымон Будный, и Франциск Скорина, да и многие почитаемые ныне классики считали родным языком латинский. А на латинице вплоть до самой революции писали даже те, кто придумал «родную мову», навязав всем свой полешуцкий диалект…

– Только уже на «кириллице», как Сталин захотел? Да и зачем им язык, шеф? Литовцы-то хоть своим литовским, как стеной, от Москвы отгородились! И правильно сделали, молодцы! А эти, белорусские холуи?! Они же всё в братья-славяне лезут! И так под Россию подстелятся, и этак – а язык свой, туда же, хотят иметь? А зачем, спрашивается? Помните, чем они кончат, шеф? Всё своё «старшему братику» отдадут. Задаром.

«Фиолетовый» мрачно кивнул:

– И трубу… И землю под трубой… И столицу распродадут по кускам… Ну, народ, положим, не спросят.

– Такой народ можно и не спросить! Он всё стерпит.

– Чесь!

– Угу!.. Всё отдадут. Всё! Только язык, Сталиным подаренный, себе оставят.

– Ну, Сталин, конечно, в языках не разбирался… Просто те, что были тогда у власти, придали собственному диалекту статус государственного языка.

– А кто всё это организовал, по чьему велению?

– Да… Спасибо, наш «старший брат»!

– Спасибо, кремлёвские вожди!

– Кинули кость народу…

– Спасибо вам за подарочек! Да он нас так от всего мира отгородит, что Сервантеса будем с русского якобы переводить! И своего – ни-ни… гениального по-русски! Не напишем… Зато «сваемовным» графоманам – кайф! Никто не поймёт, чего они там, наши любимые «классики», на своём языке валяют!

– Ай, ну вас, – сказала цыганка. – Хлеба там больш нема? Нада ж… выпить да закусить.

Пепка выхватил из синей сумки новенькую буханку и принялся резать хлеб, помидоры и колбасу. Все набросились на деликатесы. Закусывали с удовольствием. Пить никто не собирался.

– Добра пекут… Ай, яки хлеб… – хвалила цыганка. – Внучка з гораду раз привезла, минский. Дык яго есци нельзя. Чаго яны туды мешають?… На други день – тольки свинням.

– Ни хлебом единым… Ни хлебом единым, – разливал Пепка. – Выпьем-ка за хозяина! – и первым поднял свой стакан. То же сделал и его шеф.

– За хазяина гэтай хаты! – повторила цыганка. – За Канстантика!

– За способнейшего ученика!

– Хай ён скарее вернецца!..

– Пускай вернётся…

– А то хто ж нам у зимку хлеба… ды керасинчику прынесеть?..

Жора поднял свой стакан и, не нюхая, выпил до дна. Нет! Он чего-то не понимал… Можно сказать, ничего. Совсем даже ничего не понимал! Ну, кто такой этот Константик? Вор… Вот приедет завтра – и что с ним делать?

И тут, наконец, подействовала самогонка. Да так подействовала, так всё поплыло и закружилось перед глазами, что после этой, второй рюмки, а по сути, третей, Жора уже не мог сказать, было ли всё, случившееся потом, на самом деле или привиделось ему во сне.

Высокая фиолетовая фигура поднялась во весь рост, заслонив перед Жорой свет – свет от экрана и от иконки за бликовавшим телеотблесками стеклом. Только женская голова в ореоле склонилась над почти заслонённым головою «фиолетового» младенцем.

– Не вернётся он никогда! – громко сказал иностранец. – Опасно дразнить таланты! – И голос отдался в Жориной пустой голове, как зычный голос попа в пустой церкви, а перед взором Жоры была уже не эта хата, а какая-то страшная, с голыми стенами, вроде как больничная палата. Ряды коек с такими же грязно-серыми одеялами, а на одной – человек под капельницей без шеи… то есть с шеей, но с таким распухшим, или оплывшим до плеч… и белым, как у покойника, лицом, накрытый этим серым убогим одеялом по самые плечи… что казалось: нет у него шеи…. От кровати отходил врач, странно махнув рукой, наклонялась седая медсестра, санитар вёз каталку… Врач что-то говорил…

– Да, шеф… не вернётся он… никогда.

– А мы як жа? Как же мы без него зимовать будем?

«Ещё чего – зимовать! – то ли подумал, то ли невнятно пробормотал Жора. – Миллионер! В Америку теперь смотается! Будет он с вами здесь лапу зимой сосать!»

– И в Америку не поедет! – в упор посмотрел иностранец.

– Уб-били, может?… Чтоб миллион ещё получит-ть…

– Мало вы за него даёте!