Лучи палящего солнца пробивались через пыльный воздух, как через плотное облако. В дальнем конце огорода на груде камней сидел раненый солдат и играл на аккордеоне. Звук инструмента был несколько скрипучим, но мелодия приятной. Это была песня о северной земле, земле туманов и влаги. (А воздух над нашими головами наполнен пылью, в полях сухой ветер шевелил колосья пшеницы.) Здесь царила мягкая и добрая атмосфера, мир и спокойствие монастырского двора, мир огорода, кладбища, церковного двора с разбросанными на нем могилами, подсолнухами и посадками картофеля. Раненые солдаты переговаривались между собой тихими голосами. Не было слышно криков боли, даже тех ужасных хрипов, что срываются при лихорадке с губ, охваченных жаждой. Насколько отличались эти раненые от раненых той, другой войны! Я помню… Да и кто не помнит громкие разгневанные голоса, подавляемые болезненные вопли, мольбы, безнадежные призывы к всемогущему, монотонные стоны умирающих? Раненые на этой войне демонстрировали большее мужество, большую стойкость в своих страданиях, даже, наверное, большую сознательность; иначе как получилось, что они более открыты, более спокойны в своем самоотречении. На мой взгляд, они более сдержанны, меньше склонны демонстрировать степень своих страданий. И это характерно не только для немцев, но и для других тоже – для румын и также для русских. Они не плачут, они не стонут, они не молятся. (В их упорном каменном молчании, несомненно, есть что-то таинственное, что-то невероятное.)

Подошел немецкий солдат, который прежде работал официантом в отеле «Минерва». Он сказал, что нам лучше отправиться в путь – дорога очень плохая и, кроме того, погода может испортиться в любую минуту. Он смотрел на небо и показывал на тучу, угольно-черную тучу, которая стремительно наползала с горизонта. Слава небесам – наконец-то пойдет дождь! Я не мог больше выдержать, не мог дышать в этом ужасном облаке красной пыли. Но все немецкие солдаты смотрели на небо и качали головой, посылая проклятия этой далекой черной туче, которая постепенно увеличивалась в размерах, пока не заслонила собой весь горизонт. Мы покинули церковь и вновь забрались в машину. Дорога круто, серией стремительных крутых поворотов спускалась вниз. На самом деле это не была дорога как таковая; просто высохшее русло потока воды, стекавшегося здесь вниз, изобиловавшее огромными пористыми камнями. Сейчас же нам приходилось спускаться вниз к грязной речушке, текущей вдоль узкой долины на дне. Мы миновали несколько покачивающихся бревен, связанных вместе стальной проволокой. По берегам встали лагерем подразделения солдат. Они относились к полку артиллерии среднего калибра. Несколько лошадей стояли по колено в воде посередине речки, остальные паслись на живописном лугу. Дорога стала подниматься вверх в сторону противоположного края долины, но движение перекрыла колонна повозок с боеприпасами. Солдаты по нескольку человек изо всех сил толкали колеса, лошади героическими усилиями пытались зацепиться за землю, скаля желтые длинные зубы в немых гримасах боли. Два тяжелых грузовика марки «Шкода» с жутким ревом карабкались вверх по пыльному склону. Лица солдат были покрыты толстым слоем пыли, по ним тонкими ручейками стекал пот.

Небольшая толпа крестьян, в основном женщины, старики, дети и молодежь в возрасте от 16 до 18 лет, выстроилась вдоль дороги, наблюдая за движением туда-сюда солдат и лошадей. Они смотрели без явного страха на лицах; вокруг них так и витала аура спокойного любопытства.

Дети вели себя весело, несколько стеснительно. Женщины надели платки ярких расцветок, которые завязывали под подбородками. Их юбки и кофты были изготовлены из крашеной хлопчатобумажной ткани, украшенной кричащими безвкусными узорами желтых, зеленых и красных цветов. Мужчины, и молодые и старые, были одеты в серые шерстяные пиджаки, а их брюки пошиты из той же синей ткани, что и рабочие комбинезоны механиков. Сегодняшний мужик больше не носит толстовку с пуговицами сбоку, высокие сапоги и меховую шапку. С виду он больше напоминает рабочего, ремесленника, чем крестьянина. Его кепка, похожая на шлем велосипедиста, придает ему респектабельность жителя пригорода. Почти двадцать пять лет большевизма, четверть века коллективного хозяйства и сельскохозяйственных машин сотворили с русскими крестьянами чудо, превратив их из народа тружеников-крестьян в народ тружеников-рабочих и механиков. Когда я, желая воспользоваться нашей вынужденной остановкой, открыл свой дорожный заплечный мешок и принялся за еду, они внимательно и с любопытством разглядывали меня, переговариваясь и пересмеиваясь между собой.

– Под сиденьем все еще должен быть пакет с карамелью, – напомнил я Пеллегрини.

Пеллегрини принялся раздавать карамель детям. Они испуганно подходили к нам, протягивали руки, проворно и умело разворачивали бумагу, в которую были завернуты конфеты, осторожно пробовали их и с улыбкой широко раскрывали глаза, почувствовав сладкий вкус. В конце концов, они были всего лишь детьми, а дети одинаковы по всему миру. Правда, до войны карамель, эти маленькие советские конфетки с солоноватым привкусом, были доступны жителям Димитрасовской. Они продавались во всех отделениях универмага. Но они стоили дорого, слишком дорого. Я внимательно смотрел на этих советских детей 1941 года, так отличавшихся от своих предшественников, детей 1920 и 1921 годов. Волосы ребят были убраны под кепки, те самые, похожие на велосипедные, или под украшенные узорами шапки-тюбетейки. Мальчики носили штаны из синей материи, которые часто были им либо слишком длинны, либо коротки. Маленькие девочки были одеты в юбки и фартуки и те же цветастые платки на голове. Они тихим голосом переговаривались между собой, весело смеялись. Дети внимательно и любопытно смотрели на меня, не забывая время от времени оглядываться на проходившие мимо колонны немецкой артиллерии, лошадей, изо всех сил пытавшихся взобраться наверх, на грузовики, с ревом и дымом проносившиеся мимо на другом берегу. В это время Пеллегрини зажег спиртовку и нагрел немного воды для чая. Я достал из рюкзака лимон, и дети сразу же собрались вокруг меня, разглядывая фрукт, посапывая носами и принюхиваясь. Кто-то из детей спросил: «Что это такое?»

– Это лимон, – ответил я.

– Лимон, лимон, – стали повторять дети один за другим.

Тот, кто первым начал разговор, рассказал, что они все видят лимон впервые в жизни.

– Он немного горьковат, – пояснил я ему, – но все равно вкусный. Хочешь попробовать?

Я дал ему кусочек попробовать. Мальчик затолкал кусочек лимона в рот, скорчил гримасу и выплюнул его. Другой мальчишка быстро нагнулся и подобрал кусок лимона, лизнул его и, скривившись, передал его дальше своим приятелям. Каждый по очереди пробовал лимон, корчил рожицу и выплевывал его. Никто из детей никогда прежде не видел лимонов.

Вдруг начался дождь. Сначала он лил редким душем, тихо и почти незаметно. Но вскоре дождь перешел в настоящий ураган, сущий ливень. Ликуя, я подставил лицо под холодные струи дождя, с удовольствием чувствовал, как прохладная, чистая вода освежает мое лицо и волосы. Немецкие солдаты, глядя на небо, кричали и ругались. Колонны артиллерии резко прекратили движение, лошади заскользили в грязи, тут же возникшей, как по волшебству. Грузовики забуксовали на скользкой земле.