— Знаешь, тебе повезло больше, чем Сусанину.

— Это почему? — не понял Ефрем.

— Сусанина поляки убили. А ты вон живой.

— Да ну, Сусанин, — недовольно поморщился Жигулин. — Это когда было! Да и вообще, сказки все это. Вы б еще татарское иго вспомнили. Я ж вам про настоящую жизнь рассказываю! Вот кончится война, непременно закончу учебу, а потом книгу напишу! «Война глазами партизана», ничего название, да? Или вот еще хорошее — «Суровые мстители». Правда, здорово?

— Чего уж мелочиться, — сказал Теркин. — Назови книжку «Меня боялся сам Гитлер». И чтоб обязательно с портретом автора на обложке.

— Да ну, — порозовел Жигулин, — нескромно как-то…

Некоторое время он молчал, пытаясь понять, не смеются ли над ним гости, но поскольку Теркин и Гумилев не стали развивать тему, наслаждаясь долгожданной тишиной, ни к какому определенному выводу так и не пришел.

— А сильно фрицы Москву-то разбомбили? — спросил Ефрем минуты через две. Видимо, молчать дольше он был физически не способен.

— А ты сам-то в Москве бывал? — вопросом на вопрос ответил Теркин.

— Сеструха у меня три года назад ездила. Красотища, говорит, невероятная. Вот я и интересуюсь — осталось от той красоты чего или немец, тварюга, все подчистую разнес?

— Осталось, осталось, — буркнул Гумилев. — Москва и не такое переживала.

— А вы прям из самой столицы? — не унимался Жигулин. — На самолете прилетели, да?

— На самокате прикатили, — потерял терпение Теркин. — Слушай, боец, ты помолчал бы хоть десять минут, а?

— Ладно, — Ефрем обиженно скривил рот. — Могу и помолчать, я не гордый…

К Пружанам вышли к вечеру. Село было большое, домов на двести. Ефрем провел гостей укромной тропкой, петлявшей по краю тенистой дубравы и выходившей к глубокому оврагу, отделявшему село от леса. По дну оврага стлался жемчужный туман.

— Вам лучше тут пока посидеть, — сказал он, подводя Гумилева и Теркина к сплетенному из ветвей орешника подобию грота. — Я пока с кузнецом переговорю. А то он мужик недоверчивый, может вас и на порог не пустить.

— С каким кузнецом? — не понял Гумилев.

Жигулин посмотрел на него, слегка оттопырив нижнюю губу.

— А командир вам не говорил? Антон Алексеич раньше на кузне работал. А как ногу потерял, механиком заделался. Если вам починить надо что — ну, там, машина у вас, к примеру, или, может, мотоцикл — он вам все в лучшем виде сделает. Не нужно, нет? А то я договорюсь…

— Ты давай договорись, чтобы он нас как родных принял, — сказал Теркин. — И побыстрее — одна нога здесь, другая там. Нам еще обратно возвращаться.

Когда Ефрем исчез в густых зарослях, Василий покачал головой и вздохнул.

— И бывают же такие балаболы! Я и сам погуторить люблю, но меру знаю. Скажи, Николаич — я ж не такое трепло, как этот? — он махнул рукой в сторону оврага.

Гумилев хмыкнул.

— Вася, по сравнению с ним ты просто монах-молчальник.

Некоторое время они просто сидели, глядя на тонущее в сиреневых сумерках село. Потом Теркин закинул руки за голову и лег на спину.

— Хорошо-то как, — проговорил он мечтательно. — Жить бы и жить на свете, радоваться…

— Странно слышать от тебя такие речи, Василий, — сказал Гумилев, — ты ж у нас заговоренный. Всех нас еще переживешь.

Теркин ответил не сразу, а когда ответил, голос его был непривычно серьезен.

— Этого, Николаич, никто знать не может.

— Ты про неуязвимость свою? Да брось. Это же дар, а дар он на всю жизнь, а не на время. Вот, к примеру взять… да хотя бы Сашку. Думаешь, у него гипнотические способности тоже не навсегда? Не бывает так!

— Это другое, — возразил Теркин. — Сашка в своем деле может хорошо сработать, а может промашку дать. Ну, все ж люди, правильно? Только его промашка — это дело поправимое, а моя… — он помолчал. — Да ладно, что об этом говорить! Мне вот, Николаич, другое интересно — по какой причине тебя к нам в группу взяли? Способностей у тебя особых вроде нет, а Жорка над тобой чуть ли не больше всех трясется.

— Скажешь тоже, — фыркнул Лев. — Он меня, по-моему, считает самым бестолковым.

— Со стороны видней, Николаич. Бережет тебя Жора, а почему не понимаю. Нет, то, что мужик ты хороший, я не спорю. Просто странно. Как будто нужен ты ему для чего-то, а для чего — никто, кроме Жоры, не знает.

Гумилев покачал головой.

— Я-то уж точно не знаю.

Больше они не разговаривали — лежали, глядя в быстро темнеющее небо.

Минут через двадцать в овраге послышались тихие шаги. Теркин сел, снял с плеча автомат и направил на тропинку.

— Все в порядке, — из-за кустов показалась бабья физиономия Ефрема Жигулина. — Ждет вас кузнец. Идемте, только осторожно немцы в селе.

Антон Крюков оказался мужиком крепким, как и положено кузнецу. Высокий, широкоплечий, он даже на костылях и без одной ноги производил впечатление человека, с которым лучше не ссориться.

— Значит, вот что я вам скажу, — он пододвинул к себе стакан черного, как смола, чая и пальцами покрошил туда кусок рафинада. — Тарас Иваныч был настоящий командир, от бога, такой боец, что второго такого вы отсюда до Киева не найдете. Но и у него ту клятую ставку потрясти не получилось. Да и не знали мы точно, что там ставка.

Сделал большой глоток и шумно выдохнул.

— Вы, мужики, на чай налегайте, он силы дает. А спиртного дома не держу, извиняйте.

— Да мы сюда вроде как не пьянствовать пришли, — сказал Теркин. — Ты, Антон Алексеич, где ногу-то потерял?

— Как прижали нас к речке, как пошли из минометов гвоздить — вот и потерял. А дальше реки все равно не продвинуться было. По ней катера с пулеметами ходят, а сразу за рекой — колючая проволока. Получается как между молотом и наковальней.

— Выходит, зря товарищ Петренко людей туда повел?

Кузнец сморщился.

— Ну, что значит — зря, не зря. Ему особист из Москвы приказ передал — он и повел.

— Что за особист? — спросил Гумилев. Въедливая манера Шибанова вникать в каждую деталь оказалась заразной.

— Был тут один… майор Кошкин. Тоже все интересовался, что за объект в Стрижавке строят.

— А с ним что случилось?

— Да сгинул в том же бою… Наши тогда почти все полегли. Мне, можно считать, повезло.

— Повезло, конечно, — поддакнул сидевший с краю Жигулин. — Мы в лесу в землянках спим, а ты в доме у бабы своей под боком!

— Дурак ты, — зло оборвал его Крюков. — Я за то, чтобы в отряде воевать, полжизни б отдал. Только что за боец из меня без ноги… А здесь — погано, фрицам кланяйся, полицаям кланяйся, старосте, бесу хитрому улыбайся. Иной раз думаешь — взять автомат, да всех крыс этих черных в распыл пустить. Самого убьют, конечно, но хоть напоследок повеселиться…