В друзской деревне Салех, где Гертруда нашла убежище, оказалось, что мужчины деревни знают имя секретаря по делам колоний Джозефа Чемберлена и интересуются лордом Солсбери, бывшим премьер-министром, поэтому выразили вежливое сожаление, узнав о его кончине. «Настоящий триумф красноречия наступил, когда я им объяснила финансовый вопрос, и они тут же на месте стали сторонниками свободной торговли».

Оставив территорию друзов, Гертруда на две ночи нашла приют у людей из племени гиат, в дымных и полных блох шатрах. По прибытии в Дамаск она получила приглашение к губернатору и узнала, что из Салхада приходило по три телеграммы в день по поводу ее исчезновения. Она уже и в Сирии стала Личностью.

Гертруда побывала в большой мечети, оставив обувь у дверей, и была очень тронута вечерними молитвами: «Ислам – величайшая в мире республика, нет ни расы, ни класса внутри этой конфессии… Я начинаю смутно понимать, что означает цивилизация великих восточных городов: как они живут, что думают. И мне надо к ним приспособиться».

Быть Личностью, как вскоре она увидела, не всегда хорошо. Позже в этой поездке ей предстояло узнать, что в Дамаске за ней тайно следовал полицейский «надзиратель». Гертруда прибыла в Хомс, проехав еще сто миль, уже знаменитостью и обнаружила, что не может даже на базаре нормально с кем-нибудь поговорить из-за возбуждаемого интереса у публики. «Это оказалось утомительно – все время я была в обществе пятидесяти – шестидесяти человек. Одна из самых трудных известных мне вещей – сдерживаться, когда вокруг тебя постоянно толпа. Настоящим с отчаянием оставляю надежду когда-нибудь быть простым довольным путешественником».

Ей пришлось прибегать к помощи солдата, чтобы сдерживать толпу, а еще отбиваться от властей, которые хотели дать ей восемь охранников на ночь, хотя она просила, чтобы их было не больше двух.

В сопровождении странствующих курдов и пары скованных пленников Гертруда двинулась на Алеппо и к анатолийской границе, где ее ждали наводнения и снесенные мосты. По дороге она остановилась осмотреть место, где сирийский отшельник Симеон Столпник прожил последние тридцать семь лет своей жизни – на верхушках колонн, – и подумала, как сильно он должен был от нее отличаться. Под проливным дождем Гертруда пыталась, прикрывая блокнот плащом, скопировать вырезанные в камне рисунки. «Черт бы побрал все сирийские надписи!»

Погода изменилась внезапно. Стало так жарко, что земля па́рила, и шатер атаковали комары. Новые погонщики-турки стали мрачны и раздражительны. Впервые Гертруда пожалела, что она не мужчина.

«Нечего было делать, кроме как прикусить язык и самой все сделать, и я, проверив, что лошади накормлены, пошла спать без ужина, потому что они никак не могли решить, чья обязанность развести огонь!…Бывают моменты, когда быть женщиной добавляет трудностей. Моим слугам нужна была хорошая взбучка, и они бы ее получили, будь я мужчиной, – трудно вспомнить, когда еще бывала я в таком состоянии подавляемой ярости!»

Вскоре после целого дня срисовывания надписей и фотографирования развалин, поросших травой, где кишели змеи, Гертруда, вернувшись в лагерь, где не было ужина и не стоял шатер, вышла из себя и отхлестала погонщиков хлыстом. Последней каплей, прорвавшей плотину злости, было то, что они улыбались и сидели на нераспакованном шатре. Когда она добралась до Аданы, ей будто по воле провидения порекомендовали нового слугу: армяно-ка-толика по имени Фаттух, у которого жена жила в Алеппо. Фаттуха ждала судьба ее Дживса[20], человека, которого она описывает как «альфа и омега всего на свете». Гертруда наняла его поваром – и у них потом сложилась шутка, что это было единственное умение, которым он так и не овладел, – но теперь ей никогда не приходилось ждать, пока поставят шатер. С тех пор Фаттух стал ее спутником во всех путешествиях. Он был разумным и умелым начальником над погонщиками, был смелым, веселым и преданным. Гертруда отплатила ему добром за добро, когда он заболел в Бинбир-Килисе в 1907 году. И только однажды, после изнурительного дневного перехода, она на него сорвалась. Это было совершенно для нее нехарактерно, и чуть позже Гертруда его разыскала и пристыженно извинилась. Через две недели после того, как Фаттух поступил к ней на службу, она писала: «Фаттух, благослови его Господь! Лучший слуга, который у меня когда-либо был, готовый варить обед, погонять мула или откапывать надпись с одинаковой готовностью… и рассказывать мне бесконечные дорожные байки на ходу, потому что погонщиком мулов он стал в десять лет и знает каждый дюйм земли от Алеппо до Вана и Багдада».

Из Коньи Гертруда с величайшим облегчением уехала в Бинбир-Килисе на поезде. Ее внимание к этой крепости-городу разрушенных церквей и монастырей привлекла книга Стржиговски 1903 года «Kleinasien» («Малая Азия»), в которой описывались памятники ранней Византии. Эту книгу она провезла с собой в седельной сумке от самого Бейрута. На свои исследования Гертруда ежедневно ездила из Коньи. Как-то вечером, возвращаясь к себе в отель, она встретилась с великим церковным археологом сэром Уильямом Рамсеем, чьи книги о церкви и Римской империи стояли у нее дома в кабинете. «Мы упали друг другу в объятия и сразу подружились», – писала она родителям. На одной полустертой надписи в пещере в Бинбир-Килисе Гертруда увидела, как ей показалось, дату. Они втроем (вместе с миссис Рамсей) сели на поезд и поехали туда, чтобы Гертруда эту надпись показала. Она оказалась права, и вскоре они договорились через год-другой вернуться сюда, тщательно исследовать эти руины и датировать их с помощью найденной надписи.

Чем глубже Гертруда проникала на Восток, тем более возрастало ее уважение к его людям.

«Раса, культура, искусство, религия – выбери их в любой момент долгого течения истории, и увидишь, что по сути своей они азиатские… Я надеюсь, что когда-нибудь Восток опять станет сильным, разовьет собственную цивилизацию, а не подражание нашей, и тогда, быть может, научит нас кое-чему, что мы от него когда-то узнали и забыли, к нашей великой потере».

Вернувшись в июне в Раунтон, она написала Валентайну Чиролу: «Я говорила вам, что пишу путевой дневник? Так вот, говорю. Это огромное удовольствие… Это изнанка Сирии, это разговоры у костра, сказки, рассказанные мне на переходах, слухи с базара». Ее книга «Пустыня и плодородная земля», вышедшая в 1907 году, до сих пор считается классической книгой о путешествиях.

Ко времени поездки на Ближний Восток в 1909-м обильные дневники Гертруды становятся практически нечитаемыми. Они представляют собой смесь исчерпывающих археологических подробностей, сокращенных заметок о людях и о том, что ей говорили о политике и экономике, и еще множество деталей обыденной пустынной жизни, иногда украшенных вспышками приключений[21]. Иногда Гертруда переключается на турецкий или арабский. Зачастую она писала эти заметки в полночь после десяти – двенадцати часов в пути и вечера за многоязычным разговором в пустынном шатре или золоченом посольстве. Зачем она это делала? Зачем богатой молодой женщине проводить годы своего расцвета за изучением самых трудных языков мира, жить в ужасных условиях и подвергать себя великим опасностям, ехать в такие глухие углы, что они даже не были обозначены на современной карте? Независимая женщина с большими способностями, она унаследовала настойчивое любопытство Лотиана Белла, получившего мировое признание за свои научные прорывы и технологические достижения. У Гертруды поначалу преобладала не целеустремленность, а любопытство. Она отлично понимала, что альпинизм, скажем, недостаточен как цель жизни. Покорение вершины – да, это достижение, но никому от этого нет пользы, кроме тебя. Обычно Гертруда, достигнув совершенства в одном деле, тут же переходила к другому. Движимая тягой испытать себя, она стремилась к трудностям, приправленным опасностью и азартом.