А пока что шквал крепчает. Разражается буря, и кажется, что все может окончательно погибнуть; однако в глубине души мы чувствуем, что главное определилось. 1 июня я собираю на вилле «Глицинии» всех журналистов, какие только имеются в Алжире. И вот передо мной многолюдная когорта пожираемых любопытством людей. Во главе ее союзнические газетчики, которые ничуть не скрывают своего удовольствия; наконец-то подул свежий ветер, который принесет с собой громкие заголовки и сногсшибательные статьи. Чуть позади французы, колеблющиеся между чувством симпатии ко мне и страхом перед цензурой, которую держит в руках управление информации при «гражданском и военном главнокомандующем». Я делаю им краткое заявление, в котором указываю, что вместе со своими коллегами я явился в Северную Африку, чтобы образовать здесь подлинно французскую власть, способную направлять военные усилия нации, отстаивающую суверенитет Франции, созданную в согласии с движением Сопротивления и отвергающую кучку людей, символизирующих как раз обратное. Такой язык и такой тон здесь незнакомы — и они были сразу же разнесены повсюду.

Вечером того же дня полковник Жус приносит мне письмо от Пейрутона. Генерал-губернатор Алжира, «учитывая, что искреннее объединение всех французов является единственным средством добиться победы, которая позволит нам возродить наше величие, а также побуждаемый заботой ускорить час ее прихода», посылает мне заявление об отставке и просит моего содействия перед военными властями, чтобы ему дали возможность служить в армии. Ничто в тексте не указывает на то, что такое же послание было направлено также и генералу Жиро. Я отвечаю Пейругону, что принимаю его отставку и что «в условиях страшных испытаний, переживаемых нашей родиной, французы, так же как и я, в этом я уверен, оценят его бескорыстный жест». Я даю распоряжение немедленно доставить генералу Жиро копию письма генерал-губернатора и копию моего ответа и довожу об этом событии до сведения представителей прессы. На следующий день эта весть появится в газетах всего мира.

Отставка Пейрутона, особенно при таких обстоятельствах, произвела сильное впечатление. Ничего не менял тот факт, что позже он послал генералу Жиро письмо, составленное в таких же выражениях. То обстоятельство, что бывший министр Виши, прибывший из Бразилии, где он был послом, в Африку, чтобы по требованию Рузвельта войти в правительство Алжира, сложил с себя свои функции и публично согласился с моими требованиями, свидетельствовало, что система Алжира изживает себя. Смятение людей, связанных с этой системой, и их советников из кругов союзников достигло апогея. Смятение это усиливалось еще тем, что город охватила настоящая лихорадка: со всех концов приходили вести о массовом присоединении добровольцев, захватывавших грузовики и кативших по дорогам в надежде присоединиться к войскам Лармина и Леклерка. За несколько дней до того Жиро с согласия Эйзенхауэра удалил с французской территории части Лотарингского креста. Они оказались в окрестностях Триполи. Но как ни далек был их лагерь, он влек к себе тысячи молодых солдат. Снедаемый беспокойством, Жиро поручил поддерживать порядок в городе и окрестностях адмиралу Мюзелье, которого привезли с собой англичане и который надеялся в качестве префекта полиции взять реванш за свои былые злоключения.

Итак, я ничуть не удивился, получив 2 июня письмо за подписью «гражданского и военного главнокомандующего», однако по стилю этого письма нетрудно было догадаться, кто является его вдохновителем. В тоне, обычном для лондонских эмигрантов, не примкнувших к нам, я обвинялся в желании прогнать с постов людей, вполне заслуживающих доверия, нарушить наши союзы и установить свою собственную диктатуру, а также и диктатуру кагуляров, которые якобы составляли мое окружение. Пока смысл этого письма доходил до моего сознания, мне сообщили, что солдат держат наготове в казарме, что у Летнего дворца скапливаются броневики, что по всему Алжиру запрещены собрания и шествия, что войска и жандармерия заняли все входы и выходы из города и ближайшие аэродромы. Сидя у себя на вилле «Глицинии» под охраной десяти спаги, присланных мне Лармина, я имел возможность убедиться, что вся эта суматоха не оказала никакого воздействия на лиц, спешивших принять мое приглашение и побеседовать со мной. Позже, ночью, я довел до сведения Жиро, что эта атмосфера «путча», разыгрываемого перед заграницей, кажется мне весьма прискорбной, что нам следует или порвать, или прийти к соглашению, что новое заседание назначается на завтра. 3 июня в 10 часов вся «семерка» собралась.

На этот раз генерал Жиро умерил свое упорство. Я принес текст решения и декларацию об учреждении нового Комитета. Оба проекта были полностью приняты. Мы заявляли: «Генерал де Голль и генерал Жиро совместно постановляют создать Французский комитет национального освобождения». Оба мы становились его председателями; Катру, Жорж, Массигли, Моннэ и Филип стали первыми членами Комитета; другие будут скоро назначены. Мы объявляли: «Комитет является центральной французской властью… Он руководит военными усилиями французов во всех их формах и повсюду… Он осуществляет французский суверенитет… Он обеспечивает руководство всеми интересами Франции и их защиту во всем мире… Он берет на себя власть над всеми территориями и всеми военными силами, находившимися в ведении либо Французского национального комитета, либо гражданского и военного главнокомандующего». Мы добавляли: «В ожидании момента, когда Комитет сможет передать свои полномочия будущему Временному правительству республики, он обязуется восстановить все французские свободы, законы республики и республиканский режим и полностью уничтожить режим произвола и личной власти, навязанный ныне стране».

Одновременно был улажен вопрос о «проконсулах». Мы решили принять отставку Пейрутона и назначить генерала Катру генерал-губернатором Алжира, причем он остается в составе Комитета; генерал Ногес, по нашему решению, должен покинуть Марокко; Буассона отзовет из Дакара новый руководитель министерства колоний; генерал Бержере уходил в отставку.

Несмотря на свои очевидные недостатки, созданный в таком виде организм все же явился, на мой взгляд, вполне приемлемой отправной точкой. Несомненно, придется пока что терпеть нелепый дуализм в его руководстве. Несомненно, следует предвидеть, что политика союзников, которую будут проводить в Комитете навязанные нам лица, породит ряд острых инцидентов, пока главнокомандующий в Северной Африке не будет на деле подчинен центральной власти, как он уже был подчинен ей согласно нашему тексту. Но Французский комитет национального освобождения отвечал тем принципам, за которые неизменно боролась Сражающаяся Франция. Что касается их претворения в жизнь, то эта обязанность возлагалась на меня. Рассматривая Комитет в свете возложенной на него ответственности, я понимал, что, внутренне эволюционируя под нажимом общественного мнения, он теснее сплотится вокруг меня и поможет мне отсеять все неустойчивые и центробежные элементы. Пока что известная двойственность, принятая нами вначале, все же позволяла мне при всех ее неудобствах воздействовать на воинские и административные элементы Северной Африки, до сих пор находившиеся вне сферы моего влияния. Что же касается тех, кто во Франции и в других местах оказал мне свое доверие, я был уверен, что они по-прежнему пожелают следовать только за мной. Закрывая заседание, я чувствовал, что сделал серьезный шаг на пути к единению. Вот почему, забыв все, все мучительные перипетии, я ото всей души обнял генерала Жиро.