Никки вернулся из Шеффилда, причем нераскаявшимся. На дисциплинарных курсах позволялось покидать лагерь каждый вечер между 18.00 и 21.00, и в воротах каждого встречали женщины, которые катили детские коляски, заполненные бутылками пива. Никки получал письма и посылки от вдовы, которая управляла табачной лавкой, и он сказал, что из-за них и женщин с детскими колясками ему было тоскливо снова проходить строевую подготовку.

На инструктаже экипажам сообщили, что предстоит бомбить завод бензола в Даттельне, в Руре. Нам дали «Кей-Кинг», самолет, который только что прошел капитальный ремонт, но еще не был облетан, и, когда в ангаре на него подвешивались бомбы, механики все еще продолжали работать.

Солнце сияло, и Пол предложил, чтобы мы сфотографировались. Он написал мелом на фюзеляже «Кей-Кинга» огромными буквами «2 на очереди», мы стояли шеренгой, в то время как кто-то щелкал затвором фотокамеры. Суеверная часть моей натуры чувствовала, что глупо лететь на самолете с таким девизом на борту; это дразнило Судьбу, Удачу, Провидение и все то, чему даже самые рациональные люди иногда приписывают свои неудачи. Но я ничего не сказал; не хотел насмешек или чтобы кто-нибудь мог подумать, что «дергаюсь» или стал «подарком для зениток».

Мы получили в качестве пассажира второго пилота, оживленного и шумного флайт-лейтенанта. Он был решительным и неподдельно увлеченным. Со своей стороны он расспросил каждого члена экипажа о его специфической предполетной проверке. Я был совсем не в настроении для официозных расспросов, – он знал все наши ответы и просто проверял нашу готовность. И когда он сказал: «Так, теперь, бомбардир, расскажите мне, что вы делаете», я попросил, чтобы он последовал за мной.

Мы стояли вместе под животом «Кей-Кинга». Створки бомболюка были открыты, и над нашими головами находились ряды аккуратно подвешенных друг над другом бомб. Я обхватил руками носовую часть 500-фунтовой бомбы и, подтянув ноги, всей своей массой повис на бомбе. «Если одна бомба держится прочно, то полагаю, что и другие тоже», – сказал я.

Он удивленно посмотрел на меня, произнес: «Действительно?» – и стремительно ушел. Гарри, который наблюдал за этой сценой и тихо смеялся в некотором отдалении, подошел ко мне. «Ты чертовский мастак вешать лапшу на уши», – заявил он. Он был прав. Я рисовался. Но я также и доказывал сам себе, что, хотя слова, написанные Полом, и тревожили меня, я не боялся риска. И конечно, всегда приятно сбить спесь с людей, которые всем настойчиво навязывают свое «я».

Но второй пилот отомстил. Он попросил Дига разрешить ему во время взлета стоять там, где обычно стоял я, прямо позади Рея. Этот вопрос поставил Дига в трудное положение. С одной стороны, он, как предполагалось, должен был оказывать второму пилоту любое возможное содействие, но, с другой стороны, он не хотел обидеть меня. Он спросил: «Ты не возражаешь, Майк?»

У меня было желание сказать: «Да мне плевать на это!» – и я сказал это.

Было очевидно, что Диг почувствовал облегчение. «Как это мило с твоей стороны», – произнес он.

Я отправился в нос, но все чувства сиюминутного безрассудства исчезли в тот момент, когда Диг начал взлет. Самолет сильно развернуло влево. Диг притормозил и, двигаясь все еще на большой скорости, медленно выравнивал самолет. Лежа на животе в носовой части, я мог видеть, что мы прокатились по взлетно-посадочной полосе уже слишком много, и ждал, когда Диг начнет сбрасывать скорость, чтобы прорулить вокруг по периметру аэродрома и сделать вторую попытку. Но вместо этого он двинул рычаги дросселей вперед. Быстрый взгляд направо показал, что мы были уже на середине короткой взлетно-посадочной полосы и двигались со скоростью не более чем 70 километров в час. Поскольку самолет начал набирать скорость с опозданием, я мог видеть место, где заканчивалась взлетная полоса и начиналась трава. Приблизительно в пятидесяти метрах за ней находилась живая изгородь.

– Форсаж, ради бога, – бросил Диг.

Рей толкнул рычаги секторов газа, и волна мощности пробежала по «Кей-Кингу», но мы находились в конце взлетно-посадочной полосы, и лишь Гарри в хвосте был уже в воздухе[123]. Живая изгородь мчалась навстречу нам. Это снова должна быть авария, похожая на аварию на «Стирлинге», за исключением того, что на сей раз мы набирали скорость и несли 13 000-фунтовую[124] бомбовую нагрузку.

Колеса «Кинга» уже легко касались травы, когда Диг скомандовал:

– Шасси убрать.

Мы были над живой изгородью, внизу промелькнуло дерево.

– Обороты 2850, – произнес Диг.

– 2850, – повторил Рей.

Внезапно я понял, что вместо того, чтобы лежать на животе, мое тело находится в задней части отсека, сжавшись от страха, колени и локти были поджаты и напряжены. Я не смог вспомнить, как оказался в этой позе.

– Каждый, кто хочет получить острые ощущения, может поменяться со мной местами при следующем взлете, – заявил я.

Диг резко наклонил голову, чтобы посмотреть вниз. Он смеялся.

– Прости, Майк, – сказал он. – Этого больше не случится.

Последняя подруга Дига была служащей WAAF, работавшей на контрольно-диспетчерском пункте, и по внутренней связи раздался голос Пола, сказавший: «Будь проклят тот шкипер, который должен пугать свой несчастный экипаж только потому, что за ним наблюдает его девушка».

– Мои извинения всем, – усмехнулся Диг.

Второй пилот выглядел очень бледным, не задал ни одного вопроса и не произнес ни одного слова в течение всего полета. За исключением взлета сам полет стал тусклым; моя квота страха, казалось, была исчерпана, и я не ощутил никаких приступов беспокойства, когда мы пролетали сквозь заградительный зенитный огонь. Мы приземлились через пять часов и двадцать минут после взлета.

уьз1

Тот вечер и весь следующий день я провел с Одри, но днем в Бери я встретил Леса, Джорджа и Рея и узнал, что мы включены в боевой приказ на следующий день. Я решил оставаться с Одри подольше, насколько это было возможно, и сказал ей: «На сей раз завтра это все закончится».

Ее голова лежала на моем плече. «Я боюсь», – сказала она.

Лишь много месяцев спустя я понял, что означали эти слова и что они не имели никакого отношения к предстоящему вылету.

Ранним утром следующего дня она лежала в кровати и наблюдала за тем, как я одеваюсь. Я сказал, что приеду в Ливерпуль во время отпуска, положенного после завершения тура. Это не могло раздразнить Судьбу; я проснулся с внутренним ощущением уверенности в том, что сегодняшний вылет будет успешным. После паузы я добавил:

– Конечно, это уже не будет так, как сейчас.

– Это никогда не будет так, как сейчас, – произнесла она, и произнесла это так, словно речь шла о закрытой книге, которую ставят на полку.