– Государь мудр и справедлив, – сказал подьячий. – Я ему не перечил, я лишь разъяснил, как дело сложилось. Посему меня он и послушал, по-моему приговор утвердил.

– Сие я заметил, боярин. Говорить ты с Иоанном Васильевичем умеешь. Слушает он тебя, не отмахивается. А коли прислушивается, то и говорить ему надобно то, что на пользу и государю, и державе нашей пойдет. О том, что в обиде бояре многие, что любимцев царь себе выбрал и с ними заперся, прочих слуг отодвинув. Что негоже царю земному слуг Господа подменять и свои монастыри с уставом своим основывать. Делами христианскими митрополит и епископы заведуют, Собор их решает. Особый монастырь, по царскому разумению созданный, богопротивен, и о сем осторожно намекать государю нашему надобно. Ты бы постарался мысль сию до Иоанна Васильевича донести. А уж Церковь православная тебе бы в сем зело благодарна была. Митрополия – это не поморы. Награждать умеет по-царски.

– Ты же сам к государю вхож, святой отец. Отчего сам ему не скажешь?

– Я говорю, он не слышит, – пожал плечами епископ. – Не знаю, как выходит сие. Тебя слышит, меня – нет. Так донеси ему слово истинное. Церковь за то тебе зело благодарна будет.

– Да? – Басарга уже собрался было осадить архиепископа, напомнив ему, что он царю слуга, а не учитель и указывать не должен, но последняя фраза заставила его задуматься. Подьячий взял со стола кубок, наконец-то пригубил здешнее едкое пряное вино, покатал его на языке, подбирая слова. Кивнул: – Хотел бы я совета спросить, святой отец. Встретил я недавно в храме княжну Мирославу Шуйскую, женщину набожную и строгую. Последние годы она в молитвах и отшельничестве провела, ныне же в свет желает вернуться, в свиту царскую. Вот бы кто заступился за нее, поручился за праведность дней отшельнических? Сам бы поклонился, да боюсь подозрение в корысти вызвать и тем тень ненужную на нее бросить. А коли от епархии кто словечко за нее замолвит, то в непорочности ее никто уж точно не усомнится.

– Княжна Мирослава Шуйская, – нахмурился архиепископ. – Слышал я что-то с ней связанное. Давно, правда, лет пять тому али более… Нешто и она своим умом отшельничество удумала? Что же за поветрие ныне такое пошло: каждый мыслит, что замысел Божий лучше предстоятелей церковных понимает! Кто о нестяжательстве глаголит, кто о лютеранстве, кто жития правит, а кто Библию мирянам дать требует. Царь своей волей монастырь личного устава основал, княжны отшельничать ударились, без благословения и поучения… Каяться ей надобно, исповедаться и каяться, в лоно церкви вернуться, так ей и передай!

– Передам, – пообещал Басарга и поднялся из-за стола. – Прости, отче, но на службе я. Приговор царский воплотил, однако же за то не отчитался. Надобно отписку составить для учета.

– Вижу, боярин ты старательный, – похвалил его казанский архиепископ. – Но о разговоре нашем помни и о долге своем пред миром христианским.

– Конечно же, отче. Не забуду.

Передать бумаги в Разбойный приказ было делом всего одного часа. После чего Басарга отправился домой, прокручивая в голове состоявшийся разговор. И с какой стороны ни посмотри, но казалось боярину, что архиепископ ему отказал. Или Мирослава опять найдет намек хитрый и незамеченный? Тогда все слова нужно повторить в точности, ни одного не перепутать.

Княжна за день соскучилась и, когда хлопнула калитка, выскочила из дома, встретила любимого на крыльце, обняла, крепко поцеловала. Тут же в ворота кто-то постучал.

– Эй, Тришка-Платошка! – крикнул в никуда Басарга. – Не слышишь, что ли, стучат!

Холоп, распаренный и полуобнаженный, выглянул из-за бани, отбросил топор, пошел через двор, отирая лоб. Похоже, не баклуши бил, а дрова колол.

Створки поползли в стороны, и между ними прошел боярин в распахнутой на груди собольей шубе, под которой струился атласной отделкой кафтан незнакомого покроя. Веселый и бодрый, с морозным румянцем на щеках, стремительный и слегка подпрыгивающий при каждом шаге – словно какая-то сила рвется изнутри наружу, да хозяин не велит. Темная курчавая бородка, подстриженная ровным полукругом, длинный тонкий нос, узкие скулы.

Следом за гостем холоп, одетый в вышитую золотом ферязь, завел под уздцы двух тонконогих разгоряченных скакунов.

– Андрей Басманов, – тихо опознала гостя княжна.

– Басарга, друг мой и соратник верный, – широко улыбаясь, раскинул руки боярин. – Целую вечность не виделись! А на суде вроде как и не обняться было. Посему заехать решил. Коли ты в Москве, как нам меда хмельного вместе не выпить?!

Подьячий, понятное дело, спустился к царскому любимцу, вместе с которым кровь в Арской башне проливал, обнял, даже покружил немного, невольно усмехнувшись в ответ.

Гость стрельнул глазом на крыльцо, отвернулся, стрельнул снова, замер:

– Никак, покойная княжна Мирослава Шуйская? Ой, чур меня, прости Господи, – торопливо перекрестился он. – Прости, княжна, невольно вырвалось, слухи дурные ходили. Но, слава Богу, вижу, что обманули злословы! Жива и бодра пуще прежнего!

– Давно в Москву не приезжала. Вот, заглянула на минуту к опричнику царскому. Узнать, какие новости при дворе.

– Он ныне в почете, княжна… – Андрей Басманов оценил взглядом домашнее платье княжны, душегрейку на плечах, простой платок на голове, тонкие сафьяновые черевички на ногах, в коих на снег не ступишь, и согласился: – Да, верно… Я вроде тебя даже и видел, ты со служанкой впереди шла.

– В доме она, у печки греется, – не моргнув глазом подтвердила Мирослава.

– А побратимы твои где, друже? – весело попытался перевести разговор гость.

– Все в разъездах. Илья и Тимофей в поместьях своих, Софония же, полагаю, в какое-то сладкое место погостить заманили.

– Да, податлив боярин Зорин на сладкое… – понимающе ухмыльнулся Басманов, снова глянул на княжну: – Выходит, опять мне с вами братчины не выпить? Что же это за напасть такая! Как ни приду, все эта чаша меня миновать ухитряется.

– Не везет…

– Славно ты на суде выступил, давно речей таких горячих не слышал… – Гость вздохнул, понимая, что сегодня он в этом доме оказался лишним и к столу его не позовут, и перешел к делу: – Архиепископа Германа, сказывают, так проняло, друже, что он тебя к себе на подворье пригласил?

– Быстро вести разлетаются. Быстрее, чем я на коне скачу, – удивился Басарга.

– Да уж, Москва город маленький… Архиепископа Пимена помнишь?

– Еще бы! Он поважскому монастырю несколько пушек подарил.

– Он тоже к твоей мудрости приобщиться желает… – подмигнул боярин Басманов. – Пока с ним не перемолвишься, ни на что не соглашайся. Ладно, пойду. Вижу, без меня тебе пировать интереснее. Завтра на новгородское подворье к полудню приезжай. Не задерживайся, вечером тебя государь видеть желает, в передней своей. Ну да я провожу…

Андрей Басманов свистнул холопу. Тот подбежал, подводя лошадей, опричник взметнулся в седло и, словно стриж, вылетел за ворота.