Список «французских» королей открывал герцог Эд (Эвд), короновавшийся в 888 г. Эту дату и можно было, по Тьерри, считать подлинным «началом французской нации»[294]. Однако позднейшая традиция признала основателем «национальной» династии его внучатого племянника Гуго по прозвищу Капет[295]. Именно его коронацию (987) в качестве основополагающей даты национального календаря зафиксировал состоявшийся в 1988 г. праздник Тысячелетия.

Современные историки объясняют выбор Гуго Капета в качестве основоположника французской государственности тем, что, в отличие от своих старших родственников, Гуго де-факто размежевался с Каролингами, отвергнув притязания на королевский престол потомков Карла Великого. Важнейшим нововведением явилось то, что Гуго еще при жизни добился интронизации своего сына. Обретя корону в силу акта избрания, по франкской традиции, Гуго сделал решающий шаг к учреждению наследственной монархии, утвердив принцип первородства – примогенитуры.

Из этого королевского корня произросли не только собственно Капетинги, но и последовавшие за ними родственные династии Валуа (1328–1589) и Бурбоны (с перерывом до Февральской революции 1848 г.). Как писал Тьерри, «национальная идентичность сделалась основанием, на котором веками покоилось династическое единство»[296].

Воодушевленный идеей национально-государственного самоутверждения Франции в раннем Средневековье, Тьерри увлекся, полного разрыва новой династии с предшественниками не произошло. Авторитет Карла Великого и его династии среди франков сохранялся, и даже в конце XII в. хронисты считали основателя новой династии узурпатором. Капетингам пророчили недолговечность – согласно одной из легенд лишь семь поколений. А сочувствовавшие Гуго авторы ссылались в обоснование его легитимности на то, что матерью основателя новой династии была принцесса Эдвига, сестра Оттона I Великого. Сознавая свою династическую «неполноценность», ранние Капетинги, как правило, вступали в браки с каролингскими принцессами (исключением была Анна Ярославна, жена Генриха I).

Как бы ни подчеркивала национально-государственное значение утверждения на королевском троне Капетингов поздняя историографическая традиция, до Столетней войны господствовала все же идея «возвращения к Каролингам»[297], отчетливо выраженная стремлением потомков Гуго Капета укрепить династическую легитимность, восстановив генеалогическую связь с имперской (т. е. наднациональной) династией. Ритуальный «дефект» Капетингов мог восприниматься их преимуществом лишь через века: в конце ХVI в. уже заговорили о победе «галла» Гуго Капета над «германцем» Карлом Лотарингским[298].

Важно и то, что понятий «Французское королевство» и «король Франции» не было при ранних Капетингах. Предводители франков, подчеркивала Мартен, «были королями народа, а не страны», они «неизменно именовали себя rex Francorum, а не rex Franciae»[299], и «natio Francorum» следует переводить как «народ франков». Так же с осторожностью, предупреждала Мартен, следует относиться к встречающемуся с VII в. понятию «Франсия». В течение трех веков оно подразумевало территорию, включавшую, заодно с северной и восточной Францией, «страны, которые однажды назовут Бельгия, Рейнланд, Франкония и Бавария». Так, зародился раскол между Севером и Югом (см. гл. 1): с VII в. «тексты называют франсом (franc) всякого подданного Меровингов, независимо от этнического происхождения, тогда как галло-римляне к югу от Луары неизменно именуются романи»[300].

Хотя вся территория Франции вошла в VIII в. в состав империи Карла Великого, это, утверждала Мартен, отнюдь не добавило национального единства стране. Император одновременно сохранял титул «правителя франков», и его владения были далеки от того, чтобы стать в полном смысле государственным образованием. Ничего принципиально нового не дал и распад Империи. Мартен оспаривала мнение, что Верденский договор 843 г., разделивший государство Карла Великого между тремя его внуками – Лотарем, Карлом Лысым и Людовиком Немецким, положил начало национально-государственному существованию Франции, Германии и Италии. Раздел происходил по обыкновению франков – стороны стремились лишь уравнять свои доли, не заботясь о территориальном или этническом единстве своих владений[301].

С мнением Мартен совпадают в целом наблюдения современного медиевиста Колет Бон. Она пишет, что Франция вначале была «только именем», означавшим то ли Иль-де-Франс, то ли все королевство – «понятием скорее географическим, чем политическим». В раннем Средневековье слово «Francia» означало державу Меровингов, затем всю территорию империи Карла Великого, наконец, то или иное из королевств, возникших в результате раздела 843 г. – Западную, Среднюю, Восточную Франсию (Francia occidentalis, Francia media, Francia orientalis). И в современном значении появилось лишь во второй половине ХI в.

В 1083 г. Филипп I в одной из своих грамот провозгласил себя «правящим во Франсии» (Philippo regnante in Francia). В XII в. Франция стала ассоциироваться с Francia occidentalis. При Филиппе II Августе слово «Francia» означало все королевство, и канцелярия использовала выражение «regnum Franciae». Но лишь в 1254 г. «rex Francorum официально стал rex Franciae»[302]. Начиная с правления Людовика VI, Людовика VII и Филиппа II, резюмирует Жак Веррьер, «вместе с выражением “Королевство Франции” или прилагательным “французский” появляются первые следы французской нации»[303].

Для других ученых ключевое значение имела все же дата раздела империи Карла Великого. «Это был всего лишь один раздел среди многих других в эпоху Меровингов и Капетингов, – признает Бернар Гене. – …Однако этот имел долговременные последствия. Карл Лысый получил владение, которое мало-помалу сделалось Францией»[304]. Ретроспективная достоверность соединяется здесь у современного французского медиевиста с географическим детерминизмом, будто средневековому государству было предначертано занять нынешнюю территорию страны, явиться Гексагоном (см. гл. 1).

Между тем формирование национальной государственности началось не с восстановления территориального контура Галлии (прообраза границ Франции), а с возникновения при ранних Капетингах государственного ядра, пусть это был при основателе династии «узкий коридор от Компьеня[305] до Дрё и от Парижа до Орлеана»[306].

«Колыбелью французского народа является не родина франков за Рейном и не Галлия во всей своей протяженности, а страна между Маасом и Луарой»[307], – категорически утверждал Тьерри. «Колыбель» поддается более точной локализации: это Иль-де-Франс, отсюда, по распространенной этимологии, название этой исторической области – буквально «Остров Франции»[308].

Именно с консолидации этого ядра начали выковывать национальную государственность Капетинги. Так, во всяком случае, считал крупнейший представитель «методической школы» конца ХIХ – начала ХХ вв. Шарль Сеньобос. Он высмеивал точку зрения, что королевское могущество было изначальным, затем подорвано из-за сопротивления феодалов, но, «таинственным образом удержавшись в народных чувствах», было восстановлено на всей территории Франции вследствие общего «желания единства и любви к порядку». Сеньобос возражал: «Монархия была создана не распространением королевской власти на все королевство, а распространением на всю территорию Франции личного домена короля, где он господствовал как сеньор. Иначе говоря, не прежнее каролингское по происхождению королевство, а собственный домен семейства Капетингов сделался каркасом французского единства».

Сеньобос предлагал обратить внимание на земли, вроде Фландрии, которые, входя в королевство (Западной Франсии), не входили в королевский домен. Они оказались за пределами страны; и, напротив, территории, не входившие в