Когда я подошел к прилавку, Мохов с покупкой еще не определился.

— У моей дочери этих Барби столько, что я уже не помню, какую мы ей дарили, а какую нет, — объяснял он веснушчатой белокурой продавщице с роскошной, с синей эмалью, стрекозой в волосах.

— Позвоните жене, она, наверное, лучше знает, — посоветовала девушка.

Мохов так и сделал.

— Слушай, — без преамбул спросил он по-русски, — я тут в магазине игрушек, хочу нашей принцессе еще одну куклу купить. Здесь есть Барби с пони в костюме для верховой езды, Барби-негритянка и еще в одном наборе шесть кукол в разных длинных платьях. Что?

Жена Мохова, видимо, в имеющейся популяции Барби тоже ориентировалась уже с трудом.

— Но с пони точно нет? — переспросил Мохов. — Хорошо, я возьму с пони.

Мой связной давно заметил меня, но виду не показал. Он расплатился, забрал свою коробку и пошел к эскалатору. Я заплатил за будущую радость своего ребенка и через пару минут вышел из мертвенного подобия дневного света под все еще яркое сентябрьское солнце. Мохов оставил машину где-то в паркинге, и теперь ему нужно было минут десять — пятнадцать, чтобы забрать меня на противоположной стороне.

Там были магазины модной одежды, но я боюсь что-то покупать Джессике. У нее в шкафу есть целая секция, на мой взгляд, очень красивых купленных мною вещей, которые она надевает, в основном когда мы куда-то идем вместе, чтобы не обижать меня. Я покрутился у витрин, что позволяло в отражении наблюдать за окрестностями, и, завидев серебристую «мазду» Мохова, подошел к тротуару.

— Сколько твоей принцессе? — спросил я, забрасывая свой пакет на заднее сиденье.

— Пятнадцать, скоро шестнадцать будет.

— И что, она все еще играет в куклы?

Странно для ее возраста, нет? Мохов тоже сделал недоумевающее лицо.

— Играть не играет — она себе уже тайком глазки подкрашивает. Но перебирать их любит — говорит, что собирает коллекцию. Думаю, это последние отголоски детства.

— У меня есть знакомая, которая до сих пор собирает плюшевых обезьянок. Хотя скоро станет бабушкой, — поддержал я Мохова.

Он, в отличие от Ашрафа, вел машину играючи. Видно, что не первый год в Лондоне. Это у него в Москве будут проблемы.

— Тебе передали сообщение для Дика? — спросил я.

— Да. Очень короткое: «Марриотт» у Мраморной Арки. 18 сентября, 17:00».

— Отлично.

Я объяснил Мохову проблему.

— У вас в этом отеле не может быть своих концов?

Мохов посмотрел на меня так, что я понял про его былую обиду. Мы-то с Лешкой делиться с резидентурой не захотели, а сами на ее помощь рассчитываем.

— Володя, ты даже представить себе не можешь, какое наследство я тебе оставлю, когда покончу со своими делами, — мелко кивая, как услужливый китаец-официант, произнес я.

Мохов кивнул:

— Я узнаю. Про тот наш разговор я, конечно, не докладывал. Ну, в подробностях. Сказал, что ваш канал пока под вопросом.

— Такой дальновидный? — похвалил я. — Такой искусный сановник?

— Да уж не пальцем сделанный, — довольно отозвался Мохов. Он посмаковал про себя мою незатейливую лесть. И она так пришлась ему по сердцу, что потребовала встречного проявления доброй воли. — Тебе ведь эти сведения срочно нужны?

— Еще как! Неделя прошла, неизвестно, как долго эти записи хранятся.

Мохов посмотрел на часы:

— Хорошо, прямо сейчас поеду узнаю. В аэропорт зама своего отправлю.

— Перезвонишь сразу?

— Конечно. Если да, встречаемся через час на запасной явке. Если нет, то нет. — Потом Мохов, видимо, сообразил, какой вопрос в резидентуре зададут ему. — Так что мы с Зауром делаем? Нас ведь теребят из Центра.

Я тоже про это думал.

— Володя, смотри, чего я не понимаю. ФСБ дергает Контору, чтобы нашего чеченского доктора поскорее переправили в Грозный, правильно?

— Ну.

— Зачем для этого нужно использовать реальный канал переброски боевиков? Ты можешь мне сказать?

Мохов сморщил лоб. Я уже говорил, людям с латеральной ретракцией думать бесполезно. Так что я сразу прервал ненужные мучения:

— Да ты не влезай в этот лабиринт: может, так, а то и эдак. Здравый смысл что тебе подсказывает?

— Наверно, ФСБ думает, что если Заур вернется через вербовочную структуру в Лондоне, чеченцы могут использовать его не только как врача. Типа что он там будет как-то этих боевиков распределять.

— А то этой сложнейшей процедурой в Грозном некому заняться. Военные сами не сообразят.

— Да, согласен, — кивнул Мохов. — Скорее всего, Заур все же вернется в больницу.

Какое-то время мы ехали молча.

— С ним сложно встретиться? — спросил я. — Когда ты можешь Заура вызвать?

— Да в любое время. Думаю, он сейчас ходит по комнате и гипнотизирует свой телефон. Только я сегодня не смогу — у меня все забито до поздней ночи.

— Я смогу. Звони, встречусь с ним через час.

— А что…

Это он вопрос начал мне задавать. Типа: зачем тебе надо с Зауром встречаться? Но по пути передумал. Просто залез в карман, вытащил два мобильных и на одном из них залез в последние звонки.

— Через час, где обычно. Сможешь? — спросил Мохов в трубку. — Хорошо, через полтора. Будет наш общий знакомый.

Мохов спрятал телефоны и сообщил:

— Он выйдет из метро на «Пикадилли-серкус» и медленно пойдет по Ковентри-стрит. Как только убедишься, что хвоста за ним нет, можешь подходить.

— Спасибо, ты настоящий друг, — с деланной серьезностью сказал я. — Высади меня, пожалуйста. Мы где сейчас?

— Через несколько кварталов выедем на Риджент-стрит.

Эту улицу я исходил вдоль и поперек.

— Отлично, тогда выбрось меня прямо здесь. Пройдусь до отеля пешком.

Мохов остановился у небольшого парка. Табличка на здании напротив информировала меня, что я прибыл на Ганновер-сквер. Открывая дверцу, я вспугнул стайку голубей, с шумом, как будто от выстрела, отлетевших на решетку парка. Это незначительное событие пробудило в голове Мохова застрявший там вопрос.

— Слушай, мне это странным показалось, но я тогда не стал уточнять. Ты почему в первый день спросил, была ли у меня рогатка?

Я пожал плечами:

— Не знаю. Просто мы ходили по лесу, вспомнилось детство. И моя рогатка.

Ответ Мохова удовлетворил.

— М-м… Ну, до встречи.

Я забрал свой пакет, и «мазда» отъехала.

Я соврал — рогатки в моем детстве не было никогда. Птички у меня ассоциировались с кормушкой на балконе, куда зимой я подсыпал просо. А теперь я занимался тем, чем занимался. Если предположить, что за моей жизнью кто-то там, наверху, наблюдает, он, наверное, то и дело хихикает и тычет товарища локтем в бок.