Ну ладно, так и быть, смотрите… Вот он, договор. В конце концов, кому от этого хуже?

Когда та дамочка у нас страховалась, я, конечно, решила, что ее обуревает закономерная забота о скоротечности жизни и оставшихся сиротами детках. Вот если бы она супруга своего застраховала — тут было бы море подозрительности и океан проверок. Или супруг бы ее застраховал… Если материальное положение ей позволяло, разве стала бы она ради этих денег на тот свет добровольно отправляться?

В справке из ГАИ определенно написано: «не справилась с управлением». Трагическое стечение обстоятельств. С кем не бывает…

Кстати, даже и голливудские звезды гибнут в катастрофах, а тут какая-то Муханова… Конечно, она была слегка похожа на Шарлиз Тэрон, разбавленную Сьюзен Сэрандон до водянистого состояния, но в целом — вполне посредственная серость. Хотя тоже бывает ведь, повезет простому человеку помереть, как настоящей звезде….

Уже уходите? А как же страховка? Зайдете попозже?

Только дорогу не забудьте!.. Вы мне сразу понравились, потому что немного походите на Билла Мюррея, только у вас глаза как у Джона Траволты. Грустные такие…

Идентификационный номер в договоре совпал с номером разбитого автомобиля на стоянке. Только год выпуска отличался от протокольного — 1999-й и 1989-й, только и всего.

Веня задумчиво почесал затылок. Он все меньше и меньше понимал, что происходит.

Вчера тот чувак приезжал… Ну, о котором мы давеча с тобой говорили. Клевая у него тачка! Как у Харрисона Форда, полжизни за такую отдать не жалко. Летает — не хуже самолета, рычит, как трактор на склоне оврага, а сама по себе мощная, как удар Брюса Ли! Кстати, точно такая же, как та, на которой его жена разбилась, — ну, нравится человеку эта модель, что поделать…

Где купил — не знаю, только не у нас.

Говорит, опять застраховаться хочу по вновь вышедшему закону.

Тогда я подваливаю к нему. Намекаю ему, мол, одного типа знаю, похож на Годзиллу в брачном периоде, так он отдаст полжизни и кучу бабок в придачу за этот драндулет. Если, говорю, желаете, могу вас свести. Опять же, говорю, тачка — новяк, продать милое дело!

А тот — в отказ. Нет, говорит, продавать не буду. Мол, невыгодно.

— А что так? — спрашиваю. — Машина — самый смак, кажется, трехлетка, уйдет с полпинка.

Да нет, говорит, нормальную цену за нее не дадут, нечего и стараться. Поскольку ей уже четырнадцать годов, говорит. Это, мол, она только выглядит красиво, в силу своего иноземного происхождения и хорошего ухода. А на самом деле — старье-старьем. Правда, ездит хорошо, не жалуюсь. Да и где, вздыхает, по нашим капиталам новые заграничные машины иметь. Вот на всяком барахле и ездием по бедности денежных средств. У меня, говорит, и в выборной декларации записано: обладаю автомобилем 1989 года выпуска, потому как более новое средство передвижения не имею возможности приобресть вследствие ограниченности капиталов, нажитых исключительно честным путем.

Так я ему и поверил, что машина — старье! А то я никогда четырнадцатилетней рухляди, пусть даже и заграничной, не видел! На кузове — ни ржавчинки, на стекле — ни трещинки, в салоне — благоухание дорогих благовониев. И ни царапинки, ни потертости. Прелесть!

— На эти деньги, что мне за нее дадут, — продолжает он, — только престарелую инвалидку можно приобрести. А я не могу так позориться перед избирателями. Конечно, в нашей стране убогих любят, но не до такой же степени!

«Ври больше!» — про себя ухмыляюсь. Да ты хоть молись на свою тачку, как папа римский на Мадонну, а все равно у нее на морде четырнадцать лет написаны крупным почерком. На документы (они в бардачке валялись) одним глазом взглянул: точно, 1989 год. Да только мудрено ли в наше взяточное время какие хошь документы справить?

Удивление меня по этому поводу взяло. Знаете, бывает, что год выпуска завышают в надежде продать подороже, но чтобы занижали…

Странно это все!

— Ты, дед, гляди в оба, — напутствовал внучек, пристраивая коляску в тени раскидистой яблони. — Не спи!

— Я вообще никогда не сплю, — сердито ответствовал дед. — Еще с тысяча шештого года, когда тамбовская банда меня в лесу расстреляла, я ночами даже глаз не смыкаю.

— Это я так, на всякий случай, — примирительно произнес внук, оглядывая произведение своей маскирующей фантазии.

Коляска стояла на обочине дороги, в ней сидел старец, всем своим изможденным видом умолявший о помощи, денежной снисходительности и финансовом вспомоществовании. И никто, даже самый подозрительный кандидат, не смог бы предположить, что ветеран сидит в коляске не просто так, а с разведывательными целями.

Оглядев деда, Веня решил, что ему не хватает только мятой кепки кверху дном, чтоб маленьким штрихом довершить картину полной жизненной недееспособности. Кепка была найдена и водружена на колени, и даже какая-то женщина пышного телосложения и бюрократического вида опустила в нее первую мелочь, но потом возмутилась, оглядев мощные плечи Вени и бугристый загривок, вызывавший мысль о хорошем пищеварении и силовых видах спорта.

— Бугай, — проскрипела женщина, — а немощного старика нищенствовать заставляет. Стыд и срам!

На что дед, входя в роль, благодарственно прошамкал:

— Премного благодарны, пенсия маленькая, а внучек безработный, на одно пособие шушшествует…

Однако женщина засомневалась:

— С такой рожей — и на пособие? Развелось дармоедов…

Веня, поборов мешавший делу стыд, стал инструктировать деда:

— Внешность его помнишь? Вот тебе предвыборный плакат для обострения памяти. Когда из подъезда выйдет — ты с ним заговори, о пустяках спроси, поинтересуйся, что ли, когда пенсии поднимут… А потом так осторожненько вызнай…

— Да знаю я, знаю, — отмахнулся дед, пересчитывая поданную мелочь. — Не тебе учить старого оперативника, который в шестьсот шештидесятом году в одиночку тамбовскую банду разоблачил.

Спрятавшись за куст сирени, Веня стал наблюдать. Его одолевали сомнения, свойственные любой сколько-нибудь живой душе. «А может, наблюдение, засада — все это лишнее? — терзался он. — Может, лучше подкараулить Муханова один на один и дать по чайнику? А потом по черепу? А потом по загривку? А потом по кумполу? Тогда он заговорил бы, выплюнув изо рта выбитые зубы!»

Однако без веского повода избить человека казалось ему неэтичным. Вероятно, все еще шевелилась недобитая милицейской службой совесть, отдаленно смахивавшая на элементарную человеческую порядочность. Пришлось ждать.

Первые полчаса все было как обычно. Люди спешили по своим делам, дети атаковали спортивную площадку, собаки обнюхивали кусты и рассматривали сумки прохожих. Коты делали вид, что у них тихий час, однако умело притушенными глазами наблюдали за разгоравшимся возле урны воробьиным скандалом.