Он вновь принялся рассказывать о встрече.

О том, как работал в церкви, и работа эта наполняла смятенную Мишенькину душу небывалым покоем. Появлялись даже мысли навсегда остаться, не в Кирилловской церкви, естественно, но в Божьей обители, небось много таких на Руси, в которых сохраняется особый ее дух. Конечно, Мишенька понимал, что вряд ли сия жизнь придется ему по нраву, но понимание не мешало рисовать ему в красках картины будущего своего смиренного существования.

Он всегда отличался немалою склонностью к фантазиям.

Нынешние были прерваны появлением женщины, которой в храме делать было совершенно нечего. Работники, занимавшиеся реставрацией церкви, и те избегали появляться в ней, когда Мишенька творил, столь он был нетерпим к чужому присутствию, которое, по словам его собственным, отвлекало несказанно. Но вот ее он не почувствовал.

И только когда женщина окликнула его по имени, Мишенька осознал, что находится в церкви не один. Поначалу он вспылил, ибо настроение, именно то настроение, которое требовалось для работы, рухнуло, но после…

– Я вдруг увидел ее сверху… с лесов, – Мишенька, потеряв силы, рухнул в креслице. Он говорил, глядя перед собой, улыбаясь ласково собственным мыслям, для меня недоступным, и это вновь же пугало. – С лесов… такую маленькую… такую невыразимо хрупкую… овеянную светом. Она сама, поверишь, будто бы источала сияние…

– И ты спустился, – все же этот рассказ не произвел на меня особого впечатления, поскольку, будучи натурой крайне приземленного свойства, я к любови и иным эмоциям, застилающим разум, относился скептически. Да и то, повторюсь, Мишеньке случалось влюбляться и прежде.

– Конечно, спустился. И если ты думаешь, что это что-то изменило… Эмилия… она… особенная… на ней лежит Его печать… Его благословение…

– Погоди, – все же имя особы, произведшей на Мишеньку такое сокрушительное впечатление, показалось мне знакомым. – Ты не говоришь случайно о той Эмилии, которая…

– Его жена, – Мишенькино лицо потемнело от гнева. – Она – жена этого скучного бестолкового человека… этого старика!

И тут он был несправедлив. Прежде если Мишенька и отзывался о своем нанимателе, то с немалым почтением, но ныне его ослепляла ревность.

– Это несправедливо! За что ему досталось подобное сокровище…

Признаться, после той беседы я подумал, что эта страсть погубит его. Пусть Адриан Викторович до сих пор относился к Мишеньке снисходительно, поелику полагал, что таланту простительно многое, то вот роману с законною супругой он не потерпит.

Я пытался образумить Мишеньку.

Говорил… многое говорил.

И что Эмилия старше его. Взрослая женщина, мать троих детей, особа, в чьем благонравии не было и тени сомнения… и не след бросать эту тень, поелику Мишенькина страсть не принесет ей ничего, кроме горя.

Видит бог, я оказался прав, хотя и не желал этой правоты!

– Скучный ты все же человек, Андрей, – Мишенька выслушал меня тихо, покорно даже, чего за ним прежде не водилось. – Мне жаль тебя.

Я вот не видел причин для жалости.

Моя жизнь была спокойна и размеренна, меня не терзали ни страсти, ни страхи. Я не был богат, но и не был беден. Любовь? Ее я полагал глупостью, намереваясь, когда придет время, сочетаться браком с девушкой достойной, спокойного нрава… нет, порой мне хотелось испытать что-нибудь этакое, но желание сие быстро проходило.

В тот раз я вспылил, пусть бы и не было для того ни единой причины.

– Жаль? Ты себя пожалей! Что ты будешь делать, если Прахов выставит тебя?

– Не выставит. Я ему нужен!

– Ты самонадеян!

– Быть может… но лучше уж самонадеянным прослыть, чем жалким… а ты, мой друг, жалок…

– Чем же?

Признаюсь, эти слова оскорбили меня до глубины души. Я жалок? Я, который всего достиг собственным трудом? И пусть знаю, что никогда мне не стать великим, однако и не желаю я величия! И то сказать, сколько раз Мишенька приходил ко мне в поиске утешения? Сколько раз выручал я его деньгами, когда оказывалось, что ведет он слишком уж роскошную жизнь? Сколько раз выслушивал жалобы… а теперь выясняется, что я жалок!

– Тем, что слеп, – Мишенька поднялся. – Тебе кажется, будто ты все-то знаешь, будто один ведешь жизнь правильную, а кто желает иного – глупцы. И что это может вызывать, как ни жалость?

Тогда он ушел, оставив меня в смятенных чувствах. Впрочем, я знал, что Мишенька вернется. А еще я, грешным делом, надеялся, что болезненная его влюбленность пройдет. Ведь Эмилия Прахова, как по мне, не отличалась ничем особенным от прочих женщин.

Увы, я ошибся.

С Мишенькою я повстречался спустя месяц, и встреча эта была случайною. В первое мгновенье мне даже показалось, что Мишенька сделает вид, будто бы не знаком со мною, но нет, он подошел и поприветствовал меня весьма любезно.

Я же был неприятно поражен переменами, которые с ним случились. Куда исчез скромный живописец? Мишенька был одет вычурно, с претензией, и пожалуй, еще немного – и наряд его назвали бы смешным. Но он, обладавший хорошим вкусом, чувствовал ту грань, что отделяет эпатаж от глупости.

– Рад видеть, что у тебя, мой друг, все хорошо, – произнес он тоном, который не оставлял сомнений, что у самого Мишеньки дела обстоят иначе.

Что ж, повод для примирения имелся.

Я также надеялся, что причиною нонешней Мишенькиной меланхолии стало разочарование в светлом образе Эмилии Праховой.

О, сколь ошибался я!

– Я потерян… – Мишенька вскоре нашел повод навестить меня. Ныне он облачился во все черное, и, признаться, сперва я подумал даже, что в жизни его случилось то печальное событие, которое не минует никого из нас. Однако же от моих вопросов о здоровье его батюшки или же мачехи, сестрицы и иных родичей Мишенька лишь отмахнулся, будто бы спрашивал я что-то невероятно глупое. – Я влюблен, понимаешь? Влюблен безответно… но я знаю, что и она томится, она желала бы любить меня, но, слишком порядочная, она не смеет преступить через эти глупые правила. Ее останавливает будущее осуждение…

Он говорил и говорил.

Он будто бы забыл обо всем, даже обо мне, выплескивая в словах обиды, которых накопилось великое множество. И все-то казались мне пустыми.

Эмилия не спешит признаться, что тоже любит? Но, может, в ней и нет никакой любви, а Мишенька, как ему было свойственно, видит то, чего не существует? И ответная эта любовь есть лишь его фантазия. Как и мнимая жестокость ее супруга, и насмешки прочих…

– Послушай, – сказал я, когда поток Мишенькиного красноречия иссяк, – я, быть может, и приземленный человек…