И снова Стив Полайти заявляет, что я на стороне истца. Мне об этом неизвестно, но ему, вероятно, виднее.

Я не исключал возможности, что у Полайти в моем ближайшем окружении действительно есть источник, которому удалось убедить корреспондента, что сведения получены от меня лично. Но кто это?

Джереми? Не может быть. Он просил меня вообще отказаться от этого дела.

Миссис Смит? Даже представить трудно, какие у нее на это причины.

Кто-то из моих юристов? Тоже маловероятно. Какой журналист поверит, что у рядового судебного клерка есть доступ к сокровенным мыслям судьи?

Это привело меня все к тому же выводу – источник, скорее всего, является выдумкой самого Полайти. И я вновь почувствовал прилив ярости при мысли о том, что этот шарлатан не только искажает смысл моих действий, но и заставляет всех верить в его вымысел.

Обновление на сайте стало тому подтверждением. В довершение потерь, которые и без того понес «АпотеГен», его акции потеряли в цене еще три доллара семьдесят центов. В общей сложности это было на двенадцать долларов меньше зафиксированного максимума, которого акции компании достигли незадолго до начала судебного процесса.

Пост собрал пятьсот семьдесят восемь комментариев. Я просмотрел только несколько первых. В них пользователи благодарили Стива Полайти за оперативность и проницательность и хвастались, что они либо избавились от этих активов до падения, либо заранее заключили контракты на короткую продажу, зафиксировав цену.

Я с отвращением выключил монитор и отпустил в адрес Полайти и его читателей пару отборных ругательств. Ощущение было такое, будто все они устроили пир во время чумы. На каждого инвестора, который зарабатывал на этих липовых разоблачениях, приходился другой, который, купившись на уловку, их терял.

На выходе из кабинета я невнятно пробормотал «до свидания» миссис Смит и на выходе из здания, против обыкновения, не перебросился парой дежурных фраз о футболе с Беном Гарднером, а просто дошел до своей машины и отправился домой.

Проехав Хэмптон Роудс Бридж-Таннел и двигаясь с черепашьей скоростью по забитой машинами трассе 64, я услышал телефонный звонок и вздрогнул. Но, увидев на экране фамилию Франклин, облегченно вздохнул.

– Здравствуйте, сенатор.

– Добрый день, мистер Сэмпсон, – сказал в ответ он, – занят очередным важным судейским делом?

– Нет, я еще не дошел до того, чтобы слушать дела на трассе 64.

– Вот и замечательно… Статья в «Джорнал», конечно, та еще.

– Да уж. Спасибо за отзыв.

– Всегда пожалуйста. Сначала думал рассказать им, как ты в свободное от работы время избиваешь сирот, но решил оставить это между нами.

– Ценю вашу доброту.

– Тебе кажется, что основания в этом деле есть?

– Да не знаю, – ответил я, больше ничего не добавив.

Это, конечно, был всего лишь безобидный дружеский разговор, но мне не следовало делиться мыслями о деле Пальграффа с кем бы то ни было, даже с достопочтенным Блейком Франклином.

– Так ты все-таки вынес запрет? Только что «Блумберг» написал.

– Ну да, вынес, – только и сказал я, потому что пояснить это мне было нечем.

– Барнаби Робертс, наверное, уже наложил в штаны кучу золота.

– Вы с ним знакомы?

– Немного. Он несколько раз выступал в «Защите».

Он имел в виду «Защиту», комитет по здравоохранению, образованию, пенсиям и труду, в которую входил и Блейк. Такое широкое поле деятельности было причиной того, что мне всегда нравилось работать по делам этой организации.

– И как он тебе? – спросил я.

– Он же топ-менеджер, а они все одного поля ягоды. Страдают манией величия и способны обобрать человека до нитки, широко ему улыбаясь и похлопывая по плечу.

– Возьму на заметку.

– Послушай, я и забыл, что у меня будет благотворительное мероприятие в Ньюпорт-Ньюс в субботу, и если вы с Элисон захотите выйти в свет, буду рад вас видеть.

Жена ни за что не появилась бы на публике в подобных обстоятельствах, но я, понимая, что должен ему подыграть, сказал:

– Да? И во что мне это обойдется?

В ответ сенатор лишь засмеялся.

– Я еще не дошел до того, чтобы просить милостыню, – сказал он, – но если моя так называемая партия в ближайшее время не увеличит взносы, у меня не останется другого выхода.

Будучи прирожденным центристом, Блейк выделялся своими взглядами в эпоху яростных сторонников размежевания партий. Свою карьеру он начал республиканцем при Рейгане, потом, почувствовав, что «великая старая партия» слишком отошла от своих умеренных корней, вышел из нее и примкнул к противоположному крылу. В результате республиканцы стали смотреть на него как на злостного предателя, а демократы так и не начали ему полностью доверять, оказывая не слишком горячую поддержку.

Это не помешало ему дважды быть избранным на новый срок. Помогло то, что он, будучи в разное время членом обеих партий, неоднократно оказывал и принимал услуги от членов этого благородного собрания. Благодаря этому Блейк стал мастером закулисных сделок, без которых в Вашингтоне не решается ни один вопрос. Кроме того, ему всегда хорошо давалось общение с избирателями. Никто не мог лучше него провести агитационную кампанию.

Но сейчас, баллотируясь на четвертый срок, он столкнулся с циркулярной пилой американской политики: непримиримым консерватором и бизнесменом с большими деньгами, который приводил в восторг крайне правых и одновременно умел привлечь симпатии центристов разглагольствованиями о создании новых рабочих мест. Учитывая безграничные денежные ресурсы, которыми располагал его оппонент, и волну недовольства действующим правительством в обществе, Блейку предстояла битва не на жизнь, а на смерть.

– Пусть твоя секретарша пришлет мне по электронной почте информацию, и я посмотрю, что можно сделать. Не знаю, что запланировала на эти выходные Элисон, но уверен, что она была бы рада тебя повидать.

Первое было правдой, второе нет. Элисон никогда особенно не любила Блейка, ни до Инцидента, ни после. В последние годы, когда я уже не проводил все свободное время, работая на него, эта неприязнь несколько ослабла, но старая вражда не заржавеет.

– Договорились, – сказал он, – ну все, давай, веди себя прилично, договорились?

– Ты тоже, – ответил я и нажал кнопку отбоя.

Когда я приехал домой, машины Элисон на подъездной дорожке не было. На часах было без чего-то пять. Их с Сэмом, видимо, по-прежнему удерживал в своей власти Вирджинский зоопарк.

Единственным человеком на наших двадцати акрах – по крайней мере, в поле моего зрения – была Джастина. Проезжая мимо коттеджа, я увидел, как она идет к своей машине с коробкой в руках. Я так и не решил для себя, виновна она или нет. Но Элисон была права по крайней мере в одном: до тех пор, пока у нас есть подозрения на ее счет, даже речи не могло быть о том, чтобы она жила рядом с нами.