От архива до офиса «Велфэр» было рукой подать, но она чувствовала себя так плохо, что обратный путь показался ей вечностью. Она никак не могла понять, почему архив не могли расположить ближе к центральному офису «Велфэр» и Главному собору. Мэри Симонсон плотнее закуталась в мантию, пытаясь согреться после многочасового пребывания в подвале. Сейчас проповедница не могла бы точно определить, от чего она дрожала — то ли от холода, то ли из-за болезни. Желудок по-прежнему изводил ее коликами, которые, как ей показалось, усилились из-за ее раздраженного состояния.

Поиски ничего не дали, и ее расследование нисколько не продвинулось. В год смерти малыша Ричарда Шанти в городе родились еще двести младенцев. Из них тридцать были мертворожденными. Двенадцать матерей умерли при родах. Из выживших детей только восемь — очень мало — стали сиротами из-за бедности, катастроф или по вине отказавшихся от них родителей. Что касается прироста населения, то был хороший год. Но все сироты были зарегистрированы, так что в этом смысле все было в порядке. И не просматривалось никакой связи между кем-либо из них и родом Шанти.

Прямо сейчас проповедница Мэри Симонсон собиралась получить восемь ордеров, по одному на каждого сироту, и посетить каждого, чтобы убедиться в том, что ничего противозаконного не произошло.

Но сначала ей предстояла аудиенция у Великого епископа «Велфэр».

Ступени, ведущие к Главному собору, были широкие у основания и сужались по мере подъема. Их было шестьдесят. Она постояла внизу, собираясь с силами, восстанавливая дыхание, и только после этого начала восхождение. Ее мышцы ныли, живот распирало, озноб вдруг сменился противной испариной. Три раза она останавливалась. Проповедники сновали вверх-вниз, обходя Мэри Симонсон слева и справа. Никто не предложил ей помощь.

Подойдя к главному входу, похожему на пещеру, она снова сделала передышку, прислонившись спиной к каменной кладке стрельчатой арки, высоко взметнувшейся над ней. Массивные деревянные двери давно уже отслужили свой срок и сгнили, поэтому их сняли. Теперь вход в собор зиял огромной беззубой пастью, которая заглатывала и выплевывала проповедников из своих темных глубин.

Она стояла в очереди к покоям Епископа вместе с другими проповедниками разного ранга. Многие проводили внутри не более пары минут, поэтому очередь двигалась быстро. Как только очередь дошла до нее, желудок предательски скрутило, и ей пришлось усмирять его кулаком. Лоб снова покрылся испариной, едва успев обсохнуть после восхождения по лестнице.

Приступ был под контролем, когда открылась дверь в покои Великого епископа и оттуда выкрикнули ее имя.

Она придала своему лицу бодрый вид, вошла, опустилась перед Епископом на колени и поцеловала ему руку.

— Мэри, — произнес он. — Рад тебя видеть.

Она тоже была рада его видеть, но дело, которое привело ее к Епископу, ничего радостного не сулило.

— Я тоже, — выдавила из себя Мэри Симонсон.

Она подняла голову и взглянула в лицо человека, который когда-то вдохновил ее на то, чтобы прийти в «Велфэр».

— Можешь подняться, Мэри.

Он смотрел на нее с беспокойством. «Должно быть, я простояла на коленях чуть больше положенного», — подумала Мэри Симонсон. Она попыталась встать и поняла, почему не сделала этого раньше: ей было трудно поднять с пола свой собственный вес. Заметив, в каком она состоянии, епископ снова протянул ей руку, и на этот раз она воспользовалась ею как опорой. Проповедница улыбнулась, но она знала, что Епископа не обманешь.

— Почему бы нам не присесть, — предложил он.

— А как же остальные?

— Подождут. Для того и существует очередь.

Вместо того чтобы сесть за свой рабочий стол и усадить ее напротив, он провел ее к камину, в котором уже догорали поленья. И все-таки здесь было столь необходимое ей тепло, оно облегчало боль и дарило ощущение комфорта. Они сидели лицом друг к другу на деревянных стульях с прямыми спинками; изношенные соломенные сиденья стульев были уже давно заменены грубыми досками.

— Я по-своему наблюдаю за тобой, — произнес Епископ после недолгого молчания. — Мне доложили, что в последние недели ты сама не своя.

Не недели, а месяцы, но она не стала его поправлять.

— Мне необходимо… наставление, — проговорила она.

— Все, что я могу дать, я даю с радостью.

— Есть… не то чтобы проблема, но вопрос в отношении одного человека, который приносит много пользы городу. Я не знаю, что мне делать. Если я продолжу расследование, не исключено, что обнаружится незаконное деяние.

— Насколько серьезное?

— Достаточно серьезное, чтобы отозвать статус.

— Понимаю.

— Меня беспокоит то, что человек, о котором идет речь, судя по его примерной службе на благо города, не догадывается об ошибке. Даже если окажется, что мои подозрения обоснованны, этот человек может и не знать, что само его существование… противозаконно. Поэтому я и хочу спросить: следует ли мне позволить этой ситуации остаться такой, какая она есть, и надеяться, что никто никогда не обнаружит ошибки, или же мне продолжать расследование, рискуя уничтожить человека, который считает себя абсолютно невиновным?

Внешне лицо Великого епископа не изменилось, но она видела, что ее вопрос заставил его глубоко задуматься. Его взгляд был по-прежнему прикован к ней, но смотрел Епископ как будто сквозь нее, куда-то вдаль.

— А что тебе подсказывает сердце? — наконец спросил он.

— Мое сердце подсказывает, что если незаконное деяние все-таки имело место, то совершил его кто-то другой, а не этот человек. Если он не знает о том, что произошло, значит, он невиновен, как он сам и считает.

— А что говорит тебе твой Бог?

— Мой Бог говорит мне, что только горожане имеют право питаться плотью Избранных. Только горожане могут принять жертву Избранных. Независимо от того, что думает о себе этот человек, мой Бог говорит, что если он не один из нас, тогда его надо лишить статуса. Этот человек должен узнать правду и все, что с ней связано.

Великий епископ едва заметно кивнул и мысленно улыбнулся. И снова у него появился этот отстраненный взгляд. Епископ молчал некоторое время, потом сказал:

— Иногда сердце и Бог говорят одно и то же, иногда нет. — Он не смотрел на нее, когда произносил эти слова, но она знала, к кому он обращается. — Как ты знаешь, я всегда принимал решения по воле Божьей. Именно поэтому я оглядываюсь на свою жизнь без сожаления. — Их взгляды встретились. Он тоже страдал от своих душевных ран. Ей даже показалось, что она видит слезы в его глазах. — Без сожаления, Мэри. И я твердо знаю, что я храним Богом. Что меня ждет слава. Подчинение воле Господа делает жизнь намного проще. Оно освобождает нас от терзаний. Делает наши страдания ненужными.

Она слушала молча, впитывая слова Епископа, как всегда делала на протяжении многих лет. Она знала, что он скажет именно это, даже если надеялась бы услышать другое. Ничего не изменилось за это время. Его ответ на все вопросы сводился к примитивному следованию закону Божьему, как это прописано в Книге даров. Она была и разочарована, и в то же время вдохновлена тем, что он не изменился. Что он никогда не изменится.