У того же Вадима я забрала заботливо подготовленные ксерокопии заявлений остальных пострадавших от разговорчивого сексопата, и поехала в контору, по пути сопоставляя все эти происшествия и пытаясь решить задачу — почему с одними девушками у него дальше разговоров не пошло, а других он решился убить. И совершить с ними — у меня уже не было в этом сомнений — действия сексуального характера.

Одновременно я от души желала всего хорошего Андрею Синцову, с непередаваемыми чувствами думая о том, что только он мог потратить уйму времени и душевных сил на то, чтобы Разговорить девчонок, на основании каких-то туманных заявлений — даже не о преступлениях, нет, а просто о странных приставаниях. На основании заявлений, не имеющих никаких следственных и судебных перспектив, задолго до того, как ему стало известно о смерти девочек со связанными руками… Зато теперь, благодаря тому, что у Синцова нюх на подобные странности, и он не гнушается работой, на первый взгляд никому не нужной, у нас есть данные о внешности опасного преступника, и можно искать его уже предметно…

По конторе слонялся грустный Лешка Горчаков. Увлеченный мной в кабинет, он поведал, что Зоя печатала что-то срочное для городской прокуратуры; он вызвался ей помочь, стал диктовать текст. Совершенно не учтя того, что когда печатаешь под диктовку и торопишься — обычно не вникаешь в смысл текста, Горчаков решил пошутить в меру своего интеллекта (и как он только следователем работает! Причем неплохо работает! Парадокс) и продиктовал ей следующее:

— …Причинив потерпевшей повреждения костей носа…

— …Костей носа… — повторила за ним Зоя, с реактивной скоростью стуча по клавишам.

— …А также кровоподтеки мягких тканей спины…

— …Спины… — Зоя у нас печатает практически со скоростью звука.

— …И ушибы…

— Дальше, — сказала Зоя, не отрывая глаз от клавиатуры, и тут Горчаков решил пошутить.

Вместо текста “ушибы волосистой части головы” этот великовозрастный балбес продиктовал “ушибы волосистой части попы”, а Зоя машинально набрала, закончила печатать, выхватила страницу из принтера и понесла шефу, в низком старте ожидавшему изготовления документа, чтобы мчаться в городскую. По-моему, это было спепдонесение в Генеральную прокуратуру.

Только я открыла рот, чтобы сообщить Горчакову, что он — уникальный болван и на этот раз паршивым букетиком не отделается, поскольку Зое фантастически влетело от шефа (слава Богу, он хоть в машине успел пробежать глазами документ и в результате вернулся с полдороги), — как Горчаков заявил, что за сорок минут, истекшие с момента его faux pas[4], он успел подарить Зое целых два букета и мороженое. Но прощения не получил: букеты были выкинуты в окно, а мороженое — в урну.

— Ладно, дай ей успокоиться, — посоветовала я Лешке, — а потом повтори фокус. Подари что-нибудь в коробочке с бантиком. Она не утерпит, ей захочется посмотреть, что там, а после того как она развяжет бантик, выкидывать все это в мусорку будет уже неудобно.

Горчаков резко повеселел и потребовал пищи Духовной и плотской, то есть чаю с бубликами и рассказов о свежих преступлениях.

— А то я со своими взяточниками закис в собственном соку. Что там у тебя по маньяку?

Я добросовестно рассказала Лешке про то, что мои девочки со связанными руками странным образом пересеклись с бизнесменами, мрущими как мухи, в точке “Александр Петров”, и дала почитать свои конспекты синцовских бесед с девушками из Курортного района. Горчаков, шумно пережевывая пищу, схватил мои бумажки, пробежал их глазами и вдруг попросил протокол допроса Люды Хануриной.

Я послушно достала из сейфа допрос Люды и, глядя через горчаковское плечо, стала перечитывать показания, гадая, чего хочет Лешка.

— Вот смотри, — он бросил протокол допроса на стол и ткнул пальцем в строчки про приметы парня, приходившего за Вараксиным. — Твой Петров засветился и там, и там. Сравни приметы, названные Людой, и приметы со слов девушек, к которым маньяк приставал на пляже.

Я положила рядом две бумаги и добросовестно сравнила. А что, пожалуй, Лешка прав.

— Смотри, — не умолкал он, — Люда говорит, рост сто восемьдесят. Стелле он показался очень высоким — ну так она лежала и смотрела на него снизу. Не худой и не толстый — это и есть нормальное телосложение. Глаза маленькие и глаза близко посаженные — что-то общее в этом есть. Губы узкие и там, и сям. Люда просто грамотно, протокольно выражается, а суть одна и та же.

— К сожалению, не одна и та же. Да, приметы расплывчатые, и к ним можно примерить кого угодно. Да хоть тебя, — сказала я, и Горчаков стал придирчиво себя осматривать. — Но есть одна существенная деталь — пирсинг.

— Да, — согласился Горчаков. — Если бы пирсинг у него появился к моменту похищения Вараксина… Но тут все наоборот — летом кольцо в губе есть, а осенью нету. Слушай, а может, он просто его снял?

— Может, все может быть. Но дырка-то должна была остаться? Ты не знаешь, за какое время дырки в губе зарастают?

— Не знаю, — сказал Горчаков с сожалением, на всякий случай ощупывая свою нижнюю губу.

Я набрала номер Коленьки Василькова, по которому уже соскучилась, и попросила его притащить Люду, чтобы мы вместе поехали на “Звездный” рынок и выбрали кроссовки. Заодно спрошу у Люды, могла ли она не заметить дырку на губе у парня, забравшего Вараксина. Васильков радостно защебетал, что все исполнит в лучшем виде, и что он приедет с распечаткой исходящих звонков с трубки Островерхого, которой пользовался наш загадочный господин Петров, и что там есть кое-что интересное.

Прибыла эта сладкая парочка буквально через сорок минут. Васильков, как всегда, излучал любовь к жизни, а Люда — мертвящий холод. Она категорически опровергла предположение, что могла что-то во внешности парня упустить. Ни дырки, ни заросшей дырки, ни даже прыщика на губе у парня не было.

Васильков положил передо мной распечатку звонков. Количество их потрясало — еще бы, за три дня наговорить на шестьдесят долларов… Тем не менее Коленька отчитался практически по каждому звонку. Около двадцати номеров зависали — в настоящее время уже не обслуживались, два были зарегистрированы на умерших людей — слава Богу, умерших своей смертью. Два номера были квартирными телефонами, работящий опер Васильков успел даже проверить их по “квартирной” базе и приложил справки о том, по каким адресах установлены телефоны и кто в этих квартирах прописан. Мы с Горчаковым хмыкнули одновременно — прочитав, что в каждой квартире имелась несовершеннолетняя девочка.

Остальные звонки приходились на мобильные телефоны старьевщиков из “Олимпии”. И только один номерочек стоял особняком: номер телефона Управления кадров ГУВД.

Посовещавшись с Васильковым и Лешкой, мы пришли к выводу, что из звонка в “кадры” ГУВД мы ничего не выжмем. Конечно, надо там поспрашивать, не знает ли кто Островерхого, но надеяться, что люди вспомнят, кто им звонил в пятнадцать часов в августе прошлого года, по меньшей мере глупо.