– Ох, я не думаю, что икра задаст верный тон, Бантер, а вы?

– Я того же мнения, миледи. Только что прибыл багаж, отправленный “Картером Паттерсоном”. Я велел оставить его в керосиновом сарае, пока у нас не появится время с ним разобраться.

– Багаж! Я совсем про него забыла.

– Это совершенно естественно, миледи, если мне позволено так выразиться… Судомойня, – продолжил Бантер, слегка колеблясь, – показалась мне более подходящим местом, чем кухня, для. э… работы судебного врача.

– Безусловно, – веско сказала Гарриет.

– Да, миледи. Я спросил его светлость, пожелает ли он, с учетом сложившихся обстоятельств, чтобы я заказал уголь. Он сказал, что посоветуется с вашей светлостью.

– Он так и сделал. Можете заказать уголь.

– Замечательно, миледи. Мне кажется, между ланчем и ужином будет время, чтобы провести чистку кухонного дымохода, если полиция этому не помешает. Желает ли ваша светлость, чтобы я дал соответствующие поручения трубочисту?

– Да, пожалуйста. Не знаю, что бы мы делали без вашего внимания к деталям, Бантер.

– Благодарю вас, миледи.

Полицию провели в гостиную. Сквозь полуоткрытую дверь доносился высокий, ровный голос Питера, ясно излагавший все это невероятное дело с терпеливыми паузами на расспросы или чтобы дать задумчивому карандашу констебля догнать его. Гарриет сердито вздохнула:

– Как бы мне хотелось, чтобы его не беспокоили! Это ужасно.

– Да, миледи. – В лице Бантера что-то дрогнуло, как будто какое-то человеческое чувство пыталось прорваться наружу.

Он ничего не сказал, но от него повеяло чем-то, в чем Гарриет узнала сочувствие. Поддавшись порыву, она спросила:

– Вот интересно. Как вы думаете, я правильно делаю, что заказываю уголь?

Едва ли было честно выталкивать Бантера на столь нетвердую почву. Он остался бесстрастен:

– Не мне об этом судить, миледи.

Она решила не сдаваться:

– Вы знаете его гораздо дольше, чем я, Бантер. Если бы его светлость должен был думать только о себе, как вы считаете, он бы уехал или остался?

– В этих обстоятельствах, миледи, я полагаю, что его светлость решил бы остаться.

– Это я и хотела знать. Тогда давайте закажем угля на месяц.

– Безусловно, миледи.

Из гостиной вышли вновь прибывшие. Их представили: доктор Крэйвен, суперинтендант Кирк, сержант Блейдз. Открыли дверь в подвал. Кто-то достал электрический фонарик, и все они спустились вниз. Гарриет, низведенная до обычной женской роли – молчать и ждать, – пошла на кухню помогать с сэндвичами. Роль, хотя и скучная, оказалась небесполезной, ибо миссис Раддл стояла в дверях судомойни с большим ножом в руке, словно мясник, и, кажется, была готова провести вскрытие того, что принесут из подвала, что бы это ни было.

– Миссис Раддл!

Миссис Раддл резко дернулась и выронила нож.

– Осподи, м’леди! Вы меня так напугали.

– Хлеб хорошо бы резать потоньше. И закройте, пожалуйста, эту дверь.

Медленное, тяжелое шарканье. Затем голоса. Миссис Раддл прервала свой оживленный рассказ и прислушалась.

– Да, миссис Раддл?

– Да, м’леди. И я, значится, говорю ему: ты и не думай меня подловить, Джо Селлон, строишь тут из себя невесть кого, грю, и как у тебя нахалки хватает после того, как ты сел в лужу с курями Эгги Твиттертон. Нетушки, грю, вот придет нормальный полисмен, так пусть и спрашивает, что его душе угодно. А ты мной не командывай, я тебе в бабки гожусь. И блокнотик свой прибери, грю, не смеши мою кошку. Я, грю, все как есть расскажу, когда надо будет, не боись. А он мне: у вас, мол, права нет препятствовать представителю закона. Закона? – грю. Это ты-то – закон? Если закон – это ты, грю, то грош цена такому закону. Он прям покраснел. Вы еще пожалеете, грит. А я ему: как бы ты сам не пожалел. Так и сказала: не боись, все расскажу кому надо, а тебе перевирать не дам. А тут он и говорит…

В голосе миссис Раддл была странная смесь торжества и злости, которая, как чувствовала Гарриет, не вполне объяснялась инцидентом с курами. Но в этот момент из коридора вошел Бантер.

– Наилучшие пожелания от его светлости, миледи, а суперинтендант Кирк хотел бы на минутку с вами увидеться в гостиной, если у вас есть время.

Суперинтедант Кирк был крупный мужчина с мягким и задумчивым лицом. Похоже, он уже получил от Питера почти все нужные сведения, а потому задал совсем немного вопросов, чтобы уточнить время приезда в Толбойз и описание кухни и гостиной, когда они вошли. Особенно подробно он расспрашивал Гарриет о спальне. Вся ли одежда мистера Ноукса была там? Его туалетные принадлежности? Никаких чемоданов? Ничто не намекало, что он собирался спешно покинуть дом? Нет? Ну что же, это подтверждает версию, что мистер Ноукс собирался уехать, но не торопился. В частности, не ждал тем вечером никаких неприятных встреч. Суперинтендант премного благодарен ее светлости, ему неловко беспокоить бедную мисс Твиттертон, и к тому же немедленный осмотр спальни вряд ли что-то даст, так как ее содержимое не осталось нетронутым. Это, разумеется, относится и к остальным комнатам. Неудачно вышло, но никто в этом не виноват. Они, возможно, несколько продвинутся, когда услышат отчет доктора Крэйвена. Вероятно, он сможет им сказать, был ли Ноукс жив, когда упал с лестницы, ведущей в погреб, или его убили, а потом туда бросили. Крови нет, вот в чем загвоздка, хотя удар проломил череп. По крайней мере, никаких следов борьбы в доме не было? Никаких. Мистер Кирк премного благодарен.

Да не за что, сказала Гарриет и неуверенно спросила, не хочет ли он перекусить. Суперинтендант ответил, что не возражает, в данный момент гостиная ему больше не нужна. Он только хотел обменяться парой слов с этим самым Макбрайдом о финансовой стороне дела, но потом сразу же его отпустит. Он тактично отказался от приглашения за стол, но согласился перехватить хлеба с сыром на кухне. Когда доктор закончит, можно будет завершить опрос с учетом результатов медицинского исследования.

Годы спустя леди Питер Уимзи любила рассказывать, что первые дни медового месяца остались в ее памяти как длинная вереница разнообразных сюрпризов, прерываемая самыми невероятными трапезами. Впечатления ее мужа были еще менее связными: по его словам, в те дни ему казалось, что он слегка пьян и его подкидывают на одеяле. Капризная и своевольная судьба вдруг особенно резко дернула одеяло и забросила его к концу этого странного и неловкого ланча на седьмое небо. Он стоял у окна и насвистывал. Бантер, летавший по комнате, раздававший сэндвичи и устранявший следы беспорядка, которые оставались после отъезда трубочиста, узнал мелодию. Ее же он слышал вчера вечером в дровяном сарае. Ничто не могло хуже подходить к случаю, ничто не могло сильнее оскорбить врожденное чувство пристойности, но, подобно поэту Вордсворту, он мог сказать: “С восторгом слышу голос твой”[121].