class="p1">— Вы нужны не мне, а нашей родине, — сказал Алмазов.

— Мы договорились обходиться с вами без громких слов.

— Куда от них денешься, Шавло. Кстати, доктор Шавло, сбрейте фашистские усы. Предупреждаю, это для вас плохо кончится.

— Потому и не сбриваю.

— Вы любите Гитлера?

— Не выношу. Но лучше Гитлер, чем некоторые другие.

— Не рискуйте, Шавло.

— Гитлер — борец за права рабочего класса. Вы не читали его работ, комиссар. Не сегодня-завтра мы найдем с ним общий язык!

— Немецкие рабочие во главе с товарищем Тельманом не покладая рук борются с призраком фашистской диктатуры. Фашизм не пройдет!

Лидочка вдруг поняла, что Алмазов не такой умный, как кажется сначала. Что она и другие люди награждают его умом, потому что видят в нем не человека, а представителя страшной организации, а значит, и частицу ума этой организации. И вот когда Алмазов говорит как часть организации, его надо слушать и бояться, но если он вдруг начинает говорить от себя, значит, говорит еще один человек, который боится. И значит, уже не очень умный.

— Все, — сказал Матя, разводя руками, — вы меня убедили, Ян Янович, я готов занять место в одном ряду с товарищем Тельманом и Розой Люксембург.

— Ее убили, — сказал Алмазов.

— Ай-ай-ай, — сказал Матя. — Вы?

— Нет, фашисты… — Алмазов улыбнулся по-мальчишески, взял себя в руки. — Ладно, вы меня поймали, Шавло. Но это случайность, которая только подтверждает общую закономерность. Все равно вы сдадитесь.

— Ни в коем случае. А на что вы претендуете?

Алмазов рассмеялся. Подмигнул Лиде и сказал:

— Вы уступите мне девушку.

— Никогда!

— Не зарекайтесь, Шавло.

— А меня кто-нибудь спросил? — вмешалась в разговор Лидочка.

— А тебя, голубушка, и не спрашивают. Ты комсомолка и должна подчиняться дисциплине.

— Я такая же комсомолка, как вы ветеран Бородинского сражения!

— Грубо, Иваницкая, — сказал Алмазов. — Но я вас прощаю.

— Даже если бы вы не были таким противным, — сказала Лидочка, отважная в тот момент отвагой кролика, который прижался к человеку и потому может скалиться на волка, — я бы все равно на вас не поглядела, потому что вы предатель.

— Я?

— Вот именно! Вчера вечером вы умудрились бросить меня на дороге вместе с больным человеком. Где же была ваша галантность?

— Лидочка, вы не правы, — вмешался Матя. — Вы были плохо одеты и не причесаны. Как же нашему другу было разглядеть за этим вашу красоту?

— Вы выходите за рамки! — громко сказал Алмазов и поднялся. Он быстро вышел, преувеличенно стуча сапогами, а Матя сказал ему вслед:

— У нашего оппонента не нашлось достойных аргументов в споре.

Он откинулся на спинку дивана, раскинул руки, так что правая рука лежала за спиной Лиды.

— Мы оба были не правы, — сказал он. — Мы дали увлечь себя эмоциям.

— Он тоже!

— Для него это не играет роли. Никто, кроме нас, не видел его лица и не слушал его оговорок. А если вы захотите напомнить… вам же хуже.

— Вы в самом деле обеспокоены? — спросила Лида.

— Да. Всерьез. — Матя посмотрел на приоткрытую дверь.

— Закрыть? — спросила Лида.

— Нет. Я думаю, он не подслушивает… Черт побери, я не хотел бы, чтобы мое дело сорвалось.

Лидочка не задавала вопросов, захочет — сам скажет. Не захочет — она переживет. Большая теплая ладонь Мати по-хозяйски улеглась на ее коленку. Тыльная сторона кисти была покрыта редкими темными волосами — как же она раньше не заметила этого?

Лидочка стала сталкивать пальцы Мати с коленки, пальцы сопротивлялись. Матя был доволен этой небольшой схваткой.

— Повышенная чувственность, — ворковал он, — свойственна творческим натурам. Не исключено, что это одно из выражений таланта.

Лидочке удалось справиться с пальцами Мати, и тот принялся рассматривать свои ногти.

— Пушкин с точки зрения обывателя — козел, — сказал физик.

— Матя!

— Обывателю куда интереснее узнать, завалил ли поэт жену Воронцова в приморской пещере, чем твердить с детства: «Мой дядя самых честных правил… когда простой продукт имеет».

— Вы не правы и знаете, что не правы!

— Вы сердитесь! Вам это идет. Ноздри раздуваются, глазки сверкают.

— Я не сержусь. Почему я должна сердиться на санаторного донжуана?

— Лидочка, вы ангел! Найти такие точные слова!

— К тому же далеко не все великие люди были… сладострастными.

Лидочка чуть было не сказала: «Ленин, например», но испугалась. А Матя ее почти понял.

— Дайте пример! Наполеон? Наполеон был слаб… физически слаб. Но в меру своих сил очень старался.

— А ваш Муссолини?

— К счастью, он не мой. Но совсем недавно один из его романов чуть не кончился трагедией. Одна французская актриса решила его соблазнить и в том отлично преуспела.

Почувствовав, что завладел вниманием собеседницы, Матя достал трубку, принялся ее набивать табаком. Лидочка вдруг поняла, что ждет, когда он зажжет трубку, ей нравился запах дорогого табака.

— Она сдуру начала афишировать эту связь, и ее пришлось выслать из Италии.

— Почему?

— Это же католическая страна, в конце концов!

— Но он же фашист! Ему все можно.

— Ему многого нельзя. Диктаторы, моя душечка, куда более ограничены в явных грехах, чем обыкновенные люди.

— И чем все это кончилось?

— Актриса стреляла во французского посла и ранила его. И попала в тюрьму.

— Ну в посла-то зачем?

— За то, что он хотел выгнать ее из Италии.

— Ваша история ничем не подтверждает идею о чувственности знаменитостей.

— Или возьмем, к примеру, Гитлера, — продолжал Матя. Он раскурил трубку, и Лидочка втянула ноздрями волнующий запах. Это был запах хорошей дореволюционной гостиницы — табачный дым, кожа, одеколон и кофе… — У Гитлера, конечно же, были любовницы. Мне рассказывал о его романах один приятель — немецкий чиновник от науки. Партиец.

— Коммунист?

— Нет, наци. Они тоже называют друг друга товарищами по партии.

В словах Мати была крамола, хотя, казалось бы, он не сказал ничего предосудительного.

— И он знал о любовницах этого фашиста?

— Вся Германия шепталась о его драме. Гитлер выписал из Австрии свою сестру, фрау Раубал.

— Почему из Австрии?

— Потому что он австриец, и вроде бы у него фамилия Шикльгрубер.

— Ну и что? — Лидочка чуть отодвинулась, потому что рука Мати вновь пришла в движение.

— Его сестра должна была помочь Гитлеру по хозяйству — все-таки холостяк, а у него дома бывают разные люди. Сестра привезла с собой дочку, которую звали Гели. Гели Раубал. То есть родную племянницу Гитлера, совсем еще девочку.

— А Гитлеру сколько лет?

— Ну уж точно больше сорока! В общем, Гитлер без памяти влюбился в племянницу.

— Не надо. Зачем об этом рассказывать?

— По той простой причине, что это — чистая правда.

— Я видела в «Вечёрке» рубрику «Зверский оскал империализма».

— Вы