что вряд ли сможет достать таз с водой в санатории ЦЭКУБУ, но такой подробный ответ мог означать желание знакомства с ее стороны, а хорошо воспитанные девушки так не поступают.

— Я не шучу, — сказал иностранец, его рука лежала у нее на плече.

Надо было ее оттуда убрать, но как? Двумя пальцами? Это слишком брезгливо. Смахнуть движением плеча — неуважительно к старшему. Впрочем, старшинство в таких случаях не играет роли. Через несколько минут они расстанутся навсегда.

Тут, к счастью, освободилось еще одно место, и Лидочка сразу сказала:

— Садитесь, вон место.

Иностранец послушно сел напротив Лидочки, и плечу стало легко.

Но теперь они были вроде бы знакомы. И можно было продолжать беседу.

— Вы учитесь? — спросил иностранец. Ему приходилось тянуться к ней, чтобы она могла его расслышать. Опустевший трамвай безбожно дребезжал и гремел.

— Я работаю! — крикнула в ответ Лидочка.

Она посмотрела в запотевшее окно, протерла его ладошкой. За окном было темно и неизвестно.

Женщина в сером платке и расстрига сошли. Они остановились под фонарем на остановке и смотрели на Лидочку, словно прощались. А может, ждали, когда трамвай уйдет, не хотели показывать, в какую сторону направятся. Трамвай поехал дальше.

Иностранец что-то говорил, но Лидочка не слышала.

Трамвай дернулся, разворачиваясь, покатился по кругу — за окном в лужах были видны перевернутые фонари.

Иностранец поднялся и сказал:

— Приехали! Если вы, конечно, не хотите прокатиться обратно до Октябрьской площади.

— Это Калужская застава?

— Вот именно, — сказал иностранец.

Он был быстр и ловок. Он соскочил на землю и протянул Лидочке руку, помогая сойти. Лидочка приняла любезность и, как ей показалось, еще более себя закабалила.

— До свидания, — сказала она решительно.

— Рад был с вами познакомиться, — сказал иностранец.

Лидочка оглянулась, стараясь понять, куда ей идти. Было сказано: на Калужской заставе в половине седьмого за отдыхающими будет автобус. Вы его увидите.

Ничего Лидочка не видела — площадь была обширна, и непонятно, где она заканчивалась, потому что совсем близко она была перерезана пропастью, откуда шел дьявольский дым и вылетали красные искры. Очевидно, что эту демонстрацию ада производил паровоз, который тащил по глубокой выемке состав с грузом. Дождь, блеск воды в лужах, еще не облетевшие толком деревья, палисадники перед крепкими домиками, убегающими в два ряда к Москве. И ни одного автобуса, ни одного мотора. Сразу стало так одиноко, что захотелось нырнуть в трамвай, который как раз в этот момент зазвенел, перекликаясь с паровозом, сыпанул искрами из-под дуги и полетел, легкий, по кругу, чтобы вернуться в город. Внутри была видна лишь согбенная фигура кондуктора, который сидел на своем месте и пересчитывал деньги из сумки. Надо было его спросить, куда идти, но теперь поздно.

Дождь сыпал еще сильнее, и, главное, он был куда более холодным, чем полчаса назад. И почему она не взяла зонтик!

— Я вижу, что вы в некоторой растерянности, — сказал иностранец, о котором Лидочка забыла. — Может, вас проводить?

— Куда? — удивилась Лидочка.

— Это вам лучше знать. — Иностранец показал очень ровные белые зубы, наверное, искусственные. — Но если вы ищете автобус из Санузии, то пошли вместе.

— Мне не в Санузию, — сказала Лидочка разочарованно. — Мне в санаторий ЦЭКУБУ «Узкое».

— Совершенно верно, — сказал иностранец. — Санузия — это прозвище нашей с вами обители, придуманное его веселыми обитателями. Это название вольной и славной республики ученых.

Он уверенно взял у нее из рук чемоданчик и пошел вперед, вроде бы не торопясь, но достаточно быстро, и Лидочке пришлось за ним спешить.

Они пошли прямиком через площадь. Подошвы Лидочкиных ботиков скользили по неровным, неухоженным, кое-где ушедшим в глубокие лужи булыжникам. Будь Лидочка одна, пошла бы вокруг площади по дорожке вдоль палисадников, но иностранец не думал об удобствах дамы, а дама не стала жаловаться. На иностранце, кстати, были рыжие шнурованные сапоги под самое колено на ребристой каучуковой подошве и клетчатые брюки гольф, такие мягкие на вид, что хотелось пощупать пальцами.

В центре площади на широком мосту через ущелье железной дороги фонарей вообще не было, и Лидочка старалась ощупывать носком ботика дорогу впереди, чтобы не грохнуться. Иностранец вышагивал не оборачиваясь, и Лидочка поняла, что и он боится поскользнуться.

Впереди тянулись цепочкой тусклые фонари. Под одним из них стояла кучка людей. Люди эти сначала были маленькими, недостижимыми, а потом выросли до нормального размера. Почти все они стояли под зонтами и не страдали от дождя.

Из-за зонтов их лиц не было видно, зато свет фонаря отражался от зонтов, и все это напоминало провинциальный театр, ночную сцену на площади Вероны или Модены…

— Товарищи, — сказал громко иностранец, не доходя нескольких шагов до людей с зонтиками, — не вы ли несчастные, ожидающие попутного транспорта в государство Санузия?

Зонтики зашевелились, закачались, словно их владельцы только сейчас заметили иностранца и Лидочку, а может быть, только теперь приняли их за людей, достойных приветствия.

— Матя! — завопил вдруг один из зонтов утробным басом. — Матя Шавло! Ты приехал?

Зонтик побежал навстречу иностранцу, затем качнулся, показал, что под ним скрывался толстый человек в широкополой шляпе, как у Горького в Сорренто. Человек раскачивал зонтом и тянул руку к иностранцу.

— Рад видеть тебя, Максимушка, — пропел иностранец, — жалею, что не могу раскрыть навстречу тебе объятия, потому что страшно промок.

— Небось по Риму только в авто «Альфа-Ромео», — сказал толстяк и хрипло засмеялся, обращаясь к оставшимся сзади слушателям, словно хотел, чтобы все разделили его радость.

Лидочка стояла близко от толстяка, ей хотелось нырнуть под зонт, который все равно болтался без дела.

— На время или насовсем? — спросил Максим.

— Такие вопросы решаются там. — Иностранец по имени Матя ткнул пальцем в черное небо.

— Понимаю, — сказал Максим, — мне не надо уточнять.

Лидочка услышала обращенный к ней женский голос:

— Барышня, идите ко мне, у меня зонтик большой.

Большой черный зонт качнулся назад, показывая Лидочке, куда спрятаться.

Не говоря ни слова, Лидочка нагнула голову и нырнула под зонт, словно вбежала в сухой амбар, и только потом, наслаждаясь счастливой переменой в судьбе, сказала:

— Спасибо.

Женщина, которая спасла Лидочку, была молода, обладала надтреснутым и интеллигентным голосом, какие раньше культивировались в шикарных детских, а теперь порой возникают даже в коммунальных квартирах. На спасительнице была шляпа с короткой вуалеткой. В темноте были видны только белки глаз и зубы — женщина улыбнулась и дотронулась рукой в перчатке до Лидочкиного плеча, привлекая его поближе.

— Я вас промочу, — сказала Лидочка.

— Не думайте об этом, — сказала женщина, — у меня непромокаемый макинтош. Когда-то мой муж Крафт привез его из Лондона.