Подозреваю, он унаследовал от прадеда склад ума, направленный на иной мир. Как бы то ни было, оба моих сына не захотели покинуть Индию. Я не удивился, но был глубоко опечален.

За день до отправления моего каравана в Таксилу я сидел рядом с носилками принца Джеты на крыше Речного дома.

— Я скоро умру, очень скоро, — сказал мой старый друг, повернув ко мне голову. — Вот почему я так рад видеть вас снова.

— Почему? Когда вы умрете, то забудете меня.

Принц Джета любил смеяться над смертью, и я старался по возможности шутить на эту тему — признаться, не самая легкая задача. И до сих пор я не привыкну к мысли, что покину это изношенное тело и совершу долгий переход — молю об этом Мудрого Господа — по мосту Спасителя.

— Ах, разговор с вами в последние дни может существенным образом изменить мою судьбу. Благодаря вам в последующей жизни я могу оказаться ближе к выходу.

— Я бы сказал, что вы и так в одном шаге от нирваны.

— Боюсь, более, чем в шаге. Я подвержен печали. Моя следующая жизнь вполне может оказаться еще хуже, чем вот это. — Он посмотрел на свое парализованное тело.

— Мы рождаемся только раз, — сказал я и вежливо добавил: — Во всяком случае, мы в это верим.

Принц Джета улыбнулся:

— Не важно, во что вы верите, уж вы простите меня. Мы не можем признать бога, забирающего бессмертные души, позволяющего им рождаться снова, играющего с ними, а потом творящего над ними суд и осуждающего на вечную муку или вечное блаженство.

— Не вечное. В конце концов, в вечности все будут как один.

— Не уверен, что правильно уловил вашу идею вечности.

— Кто может ее понять? — Я сменил тему и заговорил о сыновьях. — Я надеялся, что они смогут вернуться со мной. И Амбалика тоже.

Принц Джета покачал головой:

— Это нецелесообразно. Там они чувствовали бы себя чужими, как вы чувствуете себя здесь. Кроме того…

Он замолк, увидев что-то за рекой. Я тоже взглянул туда. Равнину между горами и берегом, казалось, заполняла пыльная буря, хотя день был безветренным.

— Что это? — спросил я. — Мираж?

— Нет, — ответил принц Джета и нахмурился. — Это царь.

Я поежился под теплым солнцем.

— Я думал, он у границ Личчхави.

— Был. А теперь здесь.

— Думаю, мне лучше исчезнуть до его прибытия.

— Поздно, — сказал принц Джета. — Он захочет вас увидеть.

— Но пока он не знает, что я здесь, я мог бы…

— Он знает, что вы здесь. Он знает все.

Следующим утром, на рассвете, мне было велено явиться к царю за реку. Я попрощался с Амбаликой, словно в последний раз. Она утешала:

— Вы же его зять, отец любимых внуков. Вам нечего бояться!

Но что бы она ни говорила, я чувствовал, что и она прощается со мной в последний раз.

Ничто на земле не сравнится с индийским войском. Во-первых, это не войско — это город. Представь палаточный город с двумястами или тремястами тысячами мужчин, женщин, детей, слонов, верблюдов, лошадей, быков — и все это медленно движется по пыльной равнине, и можно вообразить, на что это похоже, когда индийский царь идет на войну. Греков шокирует, что Великий Царь отправляется в поход со своими женщинами, утварью и бутылями воды из Хоаспа; что бессмертным позволено идти в поход со своими женщинами и рабами. Но когда приходит время сражаться, слуг и обозы оставляют далеко в тылу. В Индии не так. Царский город просто поглощает противника. Сначала на врага бросаются слоны. Если у противника своих слонов нет, на этом битва и заканчивается. Если враг дает отпор, в дело вступают лучники и копейщики. Тем временем рынки, таверны, мастерские и оружие так заполняют всю территорию, что враг просто не в состоянии сопротивляться нахлынувшей на него плотной массе людей и вещей.

Когда друг на друга нападают два равных войска, в конце концов побеждает то, которому удастся убить вражеского предводителя. Если оба предводителя остаются живы, получается просто бесконечная давка — два города безнадежно перемешиваются. Существуют рассказы о двух войсках, которые так перепутались, что пришлось объявить перемирие, дабы понять, кто есть кто.

Моему вознице понадобился час, чтобы добраться от первого часового за рекой до самого сердца лагеря, где стоял золоченый шатер Аджаташатру. Я чувствовал себя скорее на обширном базаре, чем в военном лагере. Медленно-медленно мы проехали через торговые ряды, мимо арсеналов и боен ко внутреннему городу, где возвышались шатры царя и его двора.

У входа в царский шатер возница остановил колесницу, и я сошел. Распорядитель провел меня в шатер рядом, где один из рабов поднес мне серебряный тазик с розовой водой. По обычаю, я омыл лицо и руки. Другой раб вытер меня льняным полотенцем. Со мной обращались почтительно, но все молчали, потом я остался один. Время текло медленно, но воображение работало быстро. Я считал, что меня ожидает смерть, и не осталось ни одного вида казни, который бы я не представил живо и во всех ужасающих подробностях. Я как раз размышлял о постепенном удушении, внушавшем мне особенный страх, когда у входа в шатер возник Варшакара. Наверное, схожее чувство переживает ныряльщик, поняв, что плавающее у берега бревно на самом деле оказалось крокодилом.

Но распорядитель двора успокоил меня.

— Вы почти не изменились, — сказал он, заключив меня в объятия.

— А вы все такой же!

Действительно Варшакара выглядел точно так же, как при нашей первой встрече в Варанаси много лет назад. Вечный мастер предательства, он с чрезвычайной легкостью сменил службу убитому отцу на службу убийце-сыну. Клочок бороды был выкрашен в ярко-красный цвет, компенсируя отсутствие красных зубов.

Мы поговорили о Китае. Он жадно ловил каждую кроху сведений. К счастью, у меня было более, чем крохи, чтобы насытить этого хищника.

— Вы должны изложить мне все это письменно! — сказал он под конец. — Мы очень интересуемся открытием шелкового пути — нам уже сообщил о нем ваш товарищ. Кстати, он все еще в Чампе.

Я не удивился, узнав, что Варшакара уже ведет переговоры с начальником экспедиции из Ци. «Что-то хоу рассказал обо мне?» — думал я. Ведь, по сути дела, я бросил его. Но об этом Варшакара ничего не сообщил.

Вдруг рядом загремел гром: барабаны возвещали о приближении Аджаташатру. Мы вышли наружу, и я с невольным трепетом увидел, наверное, величайшего на земле слона… Белый слон легким шагом двигался к нам, подобно разукрашенной драгоценностями горе. На спине у него был устроен