меня то же самое. Даже когда приезжаю к отцу или сестре. Мы никогда не говорим о матери, разве что вспоминаем, как она любила то или это, или как бы прокомментировала очередное происшествие из передаваемого в новостях. Ни слова о пропасти, оставленной в наших жизнях ее уходом, и об ослепительных лучах, осветивших всю глубину потери. Временами мне бывает одиноко.

Джонатан Филдинг, ты и не подозреваешь, что такое настоящее одиночество. А может быть, знаешь. Наверное, ты чувствуешь это по-другому, раз согревался воистину невероятной материнской любовью, а теперь ей настал конец. Вероятно, это даже хуже, чем провести всю свою жизнь, тоскуя по ней. Возможно, оставшаяся в душе пустота так велика, что настоятельно требует заполнить ее другими столь же сильными чувствами.

Мне хочется перегнуться через дешевую пластиковую панель и обнять Джонатана. Зарыться лицом в его шею у затылка, чувствовать его тепло. Мужчина, который знает. Мужчина, который понимает.

Я слышу, как Роузи насмешливо отчитывает меня. Разве не очевидно, что мужчины для тебя подобны наркотику? Еще не врубилась? Они не заполнят прорех. Напротив, сделают их лишь больше.

Завтра я брошу это безнадежное занятие, Роузи. Обещаю. Только один, и все.

Я должна убедиться, что не ошиблась в нем. Его слова. Его слезы. Разве я могу не видеть разницы? Я научилась не отвергать стоящих мужчин, видеть насквозь неподходящих, не превращая их в нечто большее, чем они действительно являются. Или нет?

Наверное, это неправильно видеть сейчас рядом с собой Ослиную задницу?

Джонатан Филдз вновь читает мои мысли.

— Как его звали? — спрашивает он.

— Кого?

— Твоего парня из Нью-Йорка. Кто бросил тебя. Испарился без следа.

«Ослиная задница», — едва не срывается у меня с языка. Однако, подозреваю, это был бы не самый уместный ответ.

— Кевин, — говорю правду, хотя она оставляет во рту горький привкус.

Молчание. Теперь он уставился на меня. В отместку сучке. Чувствую, как на щеке медленно прорисовывается тонкая линия. Всего лишь одна. Она огибает подбородок и остается там, пока я не смахнула ее.

— Боже, на сей раз я провинился! — восклицает он и, протянув руку над дешевой пластиковой панелью совершенно неправильной тачки и мягкой, нежной рукой стирает дорожку у меня на щеке.

— Оба плачем — не знаю, как и назвать столь душещипательное свидание.

На этот раз я даже не пытаюсь улыбнуться.

— Он причинил тебе много боли, да?

— Разве не видно, — умудряюсь ответить я, хотя губы дрожат. — Я не знаю, почему. Наш роман длился всего несколько месяцев.

Мы до сих пор в машине. Прошло уже полчаса, а мы так и сидим в темноте. Неожиданно я чувствую себя обманутой, будто попала в клетку, откуда не выбраться. Хотя путь наружу открыт. Можно открыть ручку дверцы, добраться до таблички выхода, пройти по улице к машине Роузи, доехать до дома, припарковаться на подъездной аллее, проскользнуть в парадную дверь, разумеется, незапертую, вдохнуть запах давленого чеснока, подняться на цыпочках по скрипучим ступенькам, прошмыгнуть по узкому коридору в мансарду, завалиться в постель на пушистый плед, пропахший шампунем моего племянника, и не смыкать глаз всю ночь…

Там всего лишь другая клетка. Я понимаю это, сидя в машине, в которой все неправильно, с этим незнакомцем, надеждой, слезами. В той тюрьме я пялюсь в потолок в паническом страхе, гадая, кто пишет мне угрожающие записки, почему Кевин меня бросил, исчезнув без следа, и покончу ли я когда-нибудь с этими мыслями, убивающими меня каждый день тысячами унизительных способов.

Какая клетка хуже?

Я решаю остаться.

— Этот парень стал первым, про которого ты подумала, что сделала верный выбор? — выпытывает Джонатан. — После осмысления проблем с отцом?

Я чуть поднимаю и опускаю подбородок. Да.

В моих ушах звучит голос Кевина. Я люблю тебя. Я чувствую его кожу на своей, пальцы, запутавшиеся в моих волосах, частое дыхание, согревающее щеку. Он сказал эти слова даже после того, как я выложила ему все — о той жуткой ночи. Рассказала о сжатых в кулаки руках, бросившем нас отце, матери с ее любовниками. Роузи и Джо. И Митче Адлере. И все равно он сказал это вопреки всему.

— Он сообщил о разрыве эсэмэской, — говорю я. — Я не знаю, почему. — Мои слова звучат жалко.

— Просто так? — спрашивает Джонатан, хотя ему все было сказано.

— Просто так. — По-моему, мне придется повторять это до бесконечности, пока он не убедится.

Джонатан Филдинг, вылупив глаза, качает головой, будто услышал нечто невероятное. Однако ему неизвестно мое прошлое, скольких подлецов я умудрялась найти в стоге сена, как они обращались с женщинами. Или только со мной. Подозреваю, скорее всего, я одна удостоилась подобной чести.

— Это неправильно. Бросать эсэмэской. Меня не заботит, какой век на дворе. Я, бесспорно, надеюсь, что между нами что-нибудь выйдет даже несмотря на мою старомодность, потому что я вообще не знаю, смогу ли иметь дело с современным миром.

— Тебя преследовали. Ты прошел через это. Так что, думаю, ты со всем справишься, — говорю я, пытаясь сменить тему. Я больше так не могу. Не сегодня. Я слишком устала.

Джонатан вытаскивает ключи из зажигания и забирает бумажник из бардачка под дешевой пластиковой панелью. Он открывает дверь, и в салоне зажигается верхний свет, от которого мы щуримся.

— Почему бы тебе не выпить у меня? Я хочу говорить с тобой еще, но так глупо сидеть в машине в гараже. У меня хороший вид из окна…

Черт. Нет. У меня есть вариант получше.

— Мы можем вернуться в бар на Ричмонд-стрит. Возможно, та маньячка уже ушла, — предлагаю я с видом образцовой послушницы.

Он выходит из машины. Обходит, открывает дверцу с моей стороны. Галантно предлагает руку.

— Пойдем, — говорит он. И тут на него что-то находит. Необузданность. Что-то сильное и мужественное, уносящее меня прочь словно океан от гавани.

Я протягиваю ему руку и выхожу из машины. Закрываю дверь. Встаю рядом с ним.

Он смотрит мне в глаза. Слезы высохли. На вопросы получены ответы.

— Пошли, — говорит он снова. — Ты в безопасности. Мы еще не на третьем свидании.

Следующая страница. Новая глава. Под названием, которое хорошо мне знакомо. Несчастье. Оно нравится мне, прежней Лоре, и я не могу отказать ей. Особенно после всего, через что я заставила ее пройти.

Прежняя Лора вырывается с заднего сиденья как собака, весь день просидевшая дома взаперти. Она вольно несется по лужайке, и солнце светит ей прямо в морду.

— Возможно, мне и не грозит опасность, — говорю я ему, — но о тебе этого не скажешь.

Ха-ха.