Хорошая отметина! Если бы не пряжка брючного ремня, что развернула деревяшку по касательной, то сук наверняка вонзился бы в живот.

«Бр-р-р-р-р!» – съежился Мишка и пощупал шрам.

Ходу тогда оставалось километра три, а электричка только утром, часов через десять. Как выжил бы? С трудом отогнал от себя неприятные воспоминания. Махнул народу рукой: мол, как вы там?

Дядька показал направление в распадок: давай – и мальчишка пошел к реденьким деревцам, которые угадывались на входе в ущелье Рытый.

А Трифоныч в румпельной изнемогал. Адская смесь вчерашней еды и выпивки, сдобренная сегодняшним молоком, рвалась наружу.

Через полчаса старик сообразил: его не только неизбежно поймают в «отстое» на Шарталае, но еще и опозорят.

Петр Трифонович понял: дожидаться очередных резей в животе нельзя – силы воли могло не хватить. Незваный гость решился на вылазку. Люк открылся беззвучно.

«Плохо, не спросил свояка про туалет, – сожалел Трифоныч, – или как там его? Словечко, мать, заморское. Гальюн? Точно! – Вспомнил, и сразу почему-то стало легче. – Если напорюсь на палубе на кого, так и спрошу, мол, где тут у вас гальюн?»

Стало веселей, вот только солнце после мрака румпельной сильно резало глаза. Организм заставлял спешить…

Полуослепший, Трифоныч вывалился на палубу и на карачках рванул вдоль правого борта.

Старику пока везло, и на этом отрезке он никого не встретил.

Первая дверь – машинное отделение. Вторая. Гальюн оказался именно там. Старик быстро заскочил внутрь и стянул старинного покроя штаны. Цыкнула по полу вырванная пуговица.

Топая от нетерпения, Трифоныч забрался на унитаз ногами, и замер, еле удерживая равновесие.

Неожиданно с другой стороны двери послышались шаги.

Старик сообразил, что не заперся, и схватился за ручку. Ему оставалось чуть потянуть и накинуть защелку, но сегодняшний день оказался не его.

Дверь резко дернули с другой стороны. Шаткое равновесие нарушилось, и Трифоныч, так и не отпустивший дверную ручку, вывалился прямо под ноги обомлевшего матроса. Попытки натянуть штаны лежа на полу не увенчались успехом.

– Ты, ты… – икал опешивший матрос. – Ты как? Ты кто?

– Змей Горыныч я! – вскочил старик и разом шмыгнул в кабинку, используя его замешательство. – Стучаться надо! – ехидно крикнул он с другой стороны, намертво зачеканивая дверь толстой защелкой.

То, что происходило дальше, описывать подробно нет резона. Недоумение матроса снаружи перешло в ярость, когда стало ясно: незваный гость выходить не собирается.

Через некоторое время стороны перешли к переговорам. Заручившись твердыми обещаниями «не бить», Петр Трифонович открыл-таки дверь и сдался на милость победителей. И правильно сделал.

Уяснив суть происшествия, матросы долго хохотали. Незадачливый кладоискатель поддерживал штаны и виновато улыбался, хотя в пору было провалиться сквозь землю.

В конце концов все для Трифоныча закончилось благополучно: его поставили на довольствие, показали каюту и отправили драить палубу около его бывшего убежища – румпельной.

Азмэ, Алмэ… и вечные загадки

Мыс Рытый давался тяжело. Первые километры с притаившимися под травой камнями подтвердили правильность Мишкиного решения о берцах. Обманчиво-ровная поверхность таила массу опасных сюрпризов из камней, приямков и обросших мхом валунов.

Мишка решил не торопиться и подпустил отставших метров на пять.

Дядька Иван громко сопел и хотя шел тяжело, но не отставал от легковесного Николая. А тот даже под ноги не смотрел, двигаясь по какому-то наитию.

Пересекли конус Рытого и вышли к первым большим деревьям.

– Привал пять минут, – единственные слова, которые проронил Николай за полчаса пути.

Сели не развьючиваясь.

Птахин занял самое удобное место, на господствующем валуне, и уперся рюкзаком в дерево.

Дядька посмотрел на него неодобрительно, но смолчал, а Мишка прикрыл глаза и мысленно пообещал ему: мол, найдется и для тебя как-нибудь лучшее местечко.

– Пошли! – шагнул вперед Николай.

Все сначала. Каменные ребусы. Мишке это было знакомо по лесным завалам, хотя по камням ходить тяжелей, к тому же ощутимо потянуло в гору.

Началась тополиная роща. Необычные для байкальских берегов деревья росли пятаками прямо на камнях.

Остались позади утесы из рассказа Адыги – «братья» Азмэ и Алмэ. Одинаковые на первый взгляд, они действительно стояли друг против друга. Внизу у их ног шумела затащившая их в легенду речка Риты, смеющаяся и довольная.

До «братьев» в ущелье было просторно, а сейчас края поднимались почти вертикально. Давили.

Птахин то и дело посматривал наверх: скалы висели над головой, будто полузакрытая крышка.

Николай через речку раз пятый прыгал.

Дядька пёр как танк.

Мишка замыкающий. Не отстает, хоть и тяжело. Хорошо, что в начале пути расходился без рывков, и плохо, что взрослые выпивали вчера. С точки зрения Птахина, ничего хорошего ни водка, ни пиво не сулят – вон как дядька сопит.

Николай опять речку перескочил: вроде тропа на том берегу нашлась. Спокойно Мишке, когда тот впереди. Главное, по схеме Антонио Загиреса до розовых камней сегодня дойти.

«Втравил испанец! – крутятся мысли в стриженой Мишкиной голове. – Сто лет прошло после его смерти, а покоя нет и не предвидится. Лишь голуби почтовые застыли в вечном полете над синей гладью Байкала – летят, бестелесные, летят, а мы идем».

Ритм перехода наработался.

Николай специально скорости не поддает – испытующе смотрит на каждого из-под натянутой на глаза фидель-кастровской фуражки. После снова прыгает-шагает…

Валуны огромные стали на пути.

О нормальной ходьбе речи уж нет. Пот с Мишки льет, и снова тайга вспоминается… Наберешь за зиму веса, а летом так и стекают с тебя зимние запасцы. Зато потом такая сила приходит, сила и легкость! Подпрыгнешь – взлетишь! Сейчас, конечно, такого не будет. Дойти бы до «стрелки» и до камней. Спать лечь. На завтра силы ой как нужны! В инструкции Загиреса сказано: вторая часть пути сложнее – подъемы гораздо круче, хотя по карте расстояние намного меньше.

Солнце в створе ущелья давно пропало – стало прохладнее, зато комарья добавилось.

«Вот заразы! – плевался парень. – Лезут в рот, в глаза как ошпаренные – того и гляди, зажрут».

У дядьки накомарник оказался. Раскатал – и хоть трава не расти, а Николая, ничего, похоже, смутить не может.