В гостинице снова улыбались медлительные молодые парни на рецепшене. На вопрос о телефоне-автомате показали пальцем на двор.

– Мой папа был сноб и не любил индусов, плохо владеющих английским, – говорит Шумит.

– Представляю, как бы он любил меня, послушав мой английский... – предполагаю я.

– Когда я прилетел в Россию учиться, у меня был огромный чемодан. Я никогда не оказывался так далеко от дома и от суеты прямо в аэропорту потерял паспорт.

– И что?

– Я обратился к первому попавшемуся служителю аэропорта, и он на безупречном английском успокоил меня, отвел в справочную, я немного подождал, и паспорт вернули. Кто-то заботливо подобрал его и принес! Я сразу полюбил за это русских!

– То есть, прилетев в Россию, ты не знал ни слова по-русски?

– Конечно, мы все так приезжаем учиться и за год должны освоить язык, чтобы слушать лекции.

– Как это вам удается?

– У нас просто нет другого выхода...

* * *

Во дворе гостиницы стояла стеклянно-картонная хибара со всеми признаками однодневки, которую построили после Второй мировой, а потом забыли, что она одноразовая. Хибара вмещала в себя кабинку с телефоном и комнату с двумя компьютерами. Хозяйничал там мальчишка лет двенадцати в белой рубашке.

Он услужливо распахнул дверь кабинки с креслом моего возраста, в центре которого задницы со всего мира протерли дырку до дерева. От модели телефона и остального интерьера застонал бы режиссер, ориентированный на поиск съемочной натуры послевоенных лет. Все цифры под диском были вытерты пальцами, а сам кругляш местами надорван и надгрызен.

Мне удалось набрать по этому антиквариату дом и услышать голос одного из сыновей. Только я погрузилась в описание шелестящей пальмами душной ночи, все потухло... включая телефонную связь. Если бы до этого свет не гас на открытии конференции, я сошла бы с ума от страха, несмотря на то что была за забором рядом с гостиницей.

Мальчишка чем-то шуршал, скрипел и что-то вежливо говорил, видимо, на хинди, но его не было видно. Я на ощупь вылезла из кабинки, пошла на звуки шуршания и говорения, ясное дело, он тоже пошел. Через некоторое время мы столкнулись, что-то упало, покатилось, потом нашлось, загорелось и оказалось свечкой в его руках.

Я спросила, сколько должна, по-английски. Он что-то ответил, видимо, на хинди, видимо, не по теме. Я повторила вопрос по слогам. Он начал предлагать мне воды, поднося свечку к бутылке воды. Я уже понимала, что он пытается таким образом утешить меня и принести извинения за плохую работу индийского эклектического начальства.

Я не без борьбы забрала свечку и осветила рупии, чтобы он въехал в тему. Мальчишка радостно закивал и потащил к себе сразу всю пачку. На всю пачку рупий данный салон связи можно было купить целиком. Я забрала пачку, вытащила одну бумажку, разглядеть достоинство которой в темноте было нереально, и протянула.

Он схватил бумажку и наклонился, коснувшись моих туфель. Слава богу, что Шумит объяснил мне, что это выражение наивысшего уважения, а то я совсем не поняла бы, что делать дальше.

Пока добиралась до номера, свет включили. Покрывало на постели пузырилось и взлетало от пропеллера на потолке, за окном в свете прожекторов люди в белых одеждах снова повторяли странные фигуры своего танца... сил осталось только на то, чтобы почистить зубы, полоща рот и щетку водой из бутылки.

Из постели я пощелкала пультом телевизора, выяснив, что в нем штук сто программ, в которых уйма докладывающих, спорящих, поющих, плачущих и отгадывающих слова индийцев в чалмах и сари. Тем более что интуиция подсказывала, что скоро за окном снова запоют. И, надо сказать, не подвела...

Лежа без сна, я снова думала о сати. Индийской вдове было запрещено второе замужество, даже если она овдовела маленькой девочкой, поскольку причиной смерти мужа считались ее грехи в прошлых воплощениях. Вдову выключали из жизни общества, лишали украшений, права наряжаться, есть мясо, некоторые виды овощей и соль. Ее заставляли спать на голой земле и каждые две недели совершать однодневное голодание и не пить воду.

Одним словом, смерть на костре выглядела привлекательней, тем более что обещала более комфортное воплощение. Были даже времена, когда жены спорили между собой, которая больше достойна быть сожженной. А брахманы, как грамотные деятели религиозного бизнеса, в этой ситуации старались повлиять на мужа, выбирая ту, украшения которой были мощнее, поскольку потом забирали их себе, выгребая из угольков и пепла.

Приняв решение о самосожжении, вдова садилась с веткой манго в руках возле тела мужа. Потом мылась в бане, надевала новое платье и давала выкрасить себе ноги хной. Созывали народ и испытывали ее огнем, женщина прилюдно держала палец на свече или клала руку на угли.

Если огонь не пугал ее, начинали готовиться к сати, перед которым давали дурманящий отвар трав. Отвар давали не везде, во многих случаях его заменяла атмосфера стресса, голодной молитвы и нагнетаемой экзальтации.

Из-за того, что в последнюю минуту жертва частенько пугалась и взбунтовывалась, обряд был обставлен так, чтобы для этого не было щелочки. Драматургия церемонии зависела от местных обычаев, статуса и состоятельности вдовы.

Например, в Бенгалии, на родине Шумита, постящаяся вдова шла за повозкой с разлагающимся на жаре трупом мужа иногда несколько недель, пока процессия не добиралась до Ганга. В других провинциях ее несли на носилках за трупом мужа под музыку. Некоторые вдовы совершали этот путь танцуя...

Перед тем как отдаться огню, несчастная сыпала из подола сари жареный рис и раковины, которым от соприкосновения с ней приписывались целебные свойства. Иногда вдовы впадали в транс и становились ясновидящими.

На костре они склонялись к трупу мужа, ложились на него, а иногда и привязывались. Если муж умирал вдалеке, вдова сгорала, прижимая к груди его одежду или обувь. В некоторых случаях женщины сами давали знак зажечь костер...

Ритуальное самоубийство в сочетании с публичным жертвоприношением, каким является сати, глубоко театральное действо с жестко закрепленными ролями и сценарием.

Вдова – безусловная бенефициантка, и в нее вбито, что она может испортить спектакль. Брахманы, родственники, подруги, соседи, помогая ей, следили за чистотой жанра. При зажигании костра громко звучали индийские барабаны, а зрители начинали неистово орать, петь и молиться, чтобы не слышать воплей несчастной.

Зажигал костер старший сын, если его не было, то ближайший родственник-мужчина. В крайнем случае староста деревни или мэр города. Лишь только вспыхивало пламя, на костер сверху наваливали легковоспламеняющийся хворост.

Брахманы придерживали эту адскую живодерню бамбуковыми шестами, чтобы не дать разлететься дровам и кускам тел в стороны. А помощники брахманов поливали их водой от теплового удара. В костер подливали масло и смолу, и он горел несколько часов.