Он подтолкнул Шефа к борту, дал ему время оглядеться и перевести дух.

— Что ты видел на этот раз?

Сорочка оказалась мокрой, как будто Шеф искупался в море. Соль разъедала пустую глазницу.

— Я видел Локи. Он на воле. А потом я попал в змеиную яму, как Рагнар. — Шеф принялся тереть бедро в том месте, где ощутил укус змеи.

— Если ты видел, что Локи освободился, в Святилище должны об этом узнать, — проворчал Торвин. — Может быть, Фарману в Стамфорде или даже Виглейку Провидцу в Каупанге удастся собрать совет. Освобождение Локи означает, что мы подошли очень близко к роковому дню богов и к началу мира Скульд. Может быть, все это происходит из-за нас.

— Локи не освободился, — раздался позади них холодный и сердитый голос. — Никакого Локи нет. И богов нет. Все зло в мире совершают люди.

При свете звезд Шеф задрал край сорочки, посмотрел на свое обнаженное бедро. Там появились две ярко-красные отметины. Следы укуса. Свандис тоже глянула, потрогала их. И впервые не нашла что сказать.

За двести миль от покачивающегося на тихой воде «Победителя Фафнира» группа людей сидела на ступеньках темной лестницы, уходящей глубоко внутрь горы.

— Похоже, завтра он ворвется сюда, — сказал один из собравшихся.

Главный среди них кивнул, соглашаясь.

— Сегодня они понесли большой урон. Завтра подтащат свою гигантскую катапульту чуть поближе, сначала разделаются с нашей внешней линией обороны, потом определят прицел. Рано или поздно камень попадет в главные ворота — и толпы атакующих ворвутся внутрь. Мы, конечно, засядем за баррикадами, но… — Последовало столь любимое галлами пожатие плечами, едва видимое в неверном сиянии свечи.

— Я слышал, что император Бруно милостив. Давайте попробуем с ним договориться. Если сдадимся на рассвете, возможно, он потребует только принести присягу, которую мы с чистой совестью нарушим, когда…

Испуганное бормотание было оборвано свирепым жестом.

— Сейчас не время гадать, что будет с нами — принесем ли мы ложную присягу, умрем ли, останемся ли живы, — заговорил первый голос. — Важно, что будет с реликвиями. И коль скоро император уверен, что они здесь, — а он уверен, иначе не осадил бы нас, — каждого, кто завтра уцелеет, будут пытать, пока тот не расскажет все, что знает.

— Попробуем вынести реликвии? Враг выставил охранение, но наши горцы сумеют пробраться по расщелинам.

— С книгами и свитками — возможно. Но Градуаль, — (в западноевропейских устах это прозвучало как «Грааль»), — они вряд ли донесут.

— Переправим этим путем остальные реликвии. А Грааль просто перебросим за стену. На нем нет золота, нет символов поклонения, которые оставили бы католики. Враги не поймут, насколько ценна эта вещь. Позже наши братья подберут ее.

Последовало долгое молчание.

— Слишком рискованно, — проговорил первый голос. — Грааль может затеряться среди камней. А тот, кому мы поручим забрать его, может погибнуть или признаться под пытками.

— Нет. Грааль мы оставим здесь, в горе. Путь сюда известен только нам и нашим perfecti, совершенным братьям, находящимся снаружи. Императору не по силам срыть гору. Он никогда не найдет вход — если никто ему не подскажет.

— Из нас не подскажет никто, — откликнулся один из товарищей говорившего.

Внезапный отблеск свечи на клинке, удар, короткий крик… Двое аккуратно опустили на пол того, кто предлагал сдаться.

— Пусть душа твоя отойдет к Богу, — сказал один из убийц. — Я все равно люблю тебя как брата. Я не хотел, чтобы ты подвергся испытанию, которого мог не вынести.

Главный продолжал:

— Итак, с этим ясно. Реликвия останется здесь. Все мы, знающие о существовании лестницы в горе, должны умереть. Ведь ни один человек не может быть уверен, что выдержит запредельную боль.

— Дозволено ли нам умереть в бою? — поинтересовалась одна из темных теней.

— Нет. Удар по голове, покалеченная рука — любой способен угодить в плен против собственной воли. Мы могли бы умереть позже, после endura, испытания, но рисковать нельзя. Увы, у нас нет времени на испытание. Один из нас поднимется по лестнице и скажет капитану Маркабру, чтобы завтра утром постарался выторговать самые выгодные условия сдачи для тех наших бедных братьев, которые imperfecti, несовершенные. Затем этот брат вернется сюда. И мы вместе выпьем по священному глотку из чаши Иосифа.

Послышался гул удовлетворения и согласия, в темноте над столом пожимались руки.

Часом позже молчаливые совершенные братья услышали шаги своего товарища, спускающегося по лестнице, чтобы вместе со всеми принять отраву. В темноте раздались последние слова:

— Возрадуйтесь, братья, ибо мы стары. А что спросил наш основатель Никодим у Сына Божьего?

Ему ответили хором на исковерканной латыни:

— Quomodo potest homo nasci, cum senex sit? Как может человек родиться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей?[1]

Вражеский флот вырос на горизонте, прежде чем впередсмотрящие Шефа опознали его. Греческий наварх прекрасно выбрал момент: сразу после полудня, когда объединенный флот арабов и северян разделился, как обычно, на три части. Передовое охранение и основные силы находились вровень с тучей пыли на берегу, которая свидетельствовала о продвижении пехоты и конницы, но на этих судах уже сушили весла и готовились к сиесте. Северяне отстали на две морские мили и, как ни старались, безнадежно застряли, их паруса служили лишь защитой от знойного солнца. Еще на милю позади флагман наварха и сопровождающие его галеры тоже останавливались на сиесту: вечером они легко догонят медлительные парусники.

Всеобщее внимание северян было приковано к берегу. До корабля Шефа доносилось отдаленное пение труб, высокое и пронзительное, как любили арабы. Не раздастся ли ответный рев хриплых боевых горнов германцев или франков? На парусниках все моряки сгрудились у обращенных к берегу бортов, напрягая слух и зрение, пытаясь определить, что происходит на суше. В тучах пыли поблескивает металл — оружие, никаких сомнений.

Шеф поморгал единственным глазом, уставшим напряженно всматриваться через полоску ослепительно сияющей воды, и посмотрел в открытое море, в знойное марево на горизонте. К флоту подходили рыбачьи лодки, ловя косыми парусами малейшее дуновение ветра. Лодок очень много, понял вдруг Шеф. Нашли косяк тунца? Передвигаются на диво быстро для рыбаков в такую жару, еще и веслами гребут. Слишком быстро…

— Впередсмотрящий! — рявкнул Шеф, указывая. — Что видишь?

— Рыбачьи лодки, государь, — последовал слегка озадаченный ответ. — Тьма лодок.

— Точнее!

— Я вижу… двадцать, тридцать… Нет, из дымки появляются новые, гребут вовсю…