Но Рената знала, что, придерживаясь продвинутой позиции, надо иметь и что-то лично свое, оригинальное (часто демонстративно пошлое, что лишь подчеркивает изысканность вкуса), поэтому завела себе коллекцию старых советских фильмов – «Кубанские казаки», «Светлый путь», «Москва слезам не верит», и умела завести разговор о том, что да, это мифы, это неправда, но в мифе душа народа отражается даже больше, чем в чем-то якобы правдивом. Ибо правда всегда относительна, а миф абсолютен.

На эти темы она и заговорила однажды вечером, пригласив Георгия в дом.

Начала, правда, строго и по делу:

– Что-то не очень быстро движется у вас.

– Люди все неопытные. И я в том числе.

– Неправильно оправдываетесь, – усмехнулась Рената. – Обычно говорят: объем большой, денег мало, стройматериалы плохие.

– А я не оправдываюсь, просто говорю.

– Ну-ну. Выпьете?

– Холодного чего-нибудь.

– Коктейль?

– Можно и коктейль.

Рената приготовила любимый коктейль «морская пена» – водка, лимонный сок, сахарный сироп, белок яйца. И крепко, и вкусно.

Георгий выпил, оценил:

– Хорошая вещь. Не пробовал.

– Вообще не пробовали? Или к другим привыкли? У вас ведь, я слышала, с памятью проблемы?

– Проблемы, да. Иногда что-то вспоминаю. То есть кажется, что помню. А другое – совсем незнакомо.

– И со всем так?

– Со всем.

– Интересно… А музыка?

– И музыка.

– Давайте попробуем?

Рената включила музыку. Что-то из классики.

Георгий внимательно слушал. Понравилось, но не узнал.

Рената – контрастом – включила современное, что на всех волнах радио.

Георгий узнал, но не понравилось.

– Это я каждый день слышу.

Рената включила еще что-то.

Так они слушали музыку и беседовали довольно долго. Вечер выдался холодным, Рената хотела разжечь камин, попросила Георгия помочь, он отказался:

– Извините, не люблю огня.

– Как это? Аллергия, что ли?

– Да, вроде того…

13

Георгий вернулся довольно поздно, и Татьяна не сдержалась, напустилась на него:

– Чего это мы шляемся среди ночи?

– Еще не ночь.

– Ага. А тут сиди и думай – трезвый придет или пьяный! Еду тебе разогревай!

– Спасибо, я не хочу есть.

– Накормили, что ли?

– Да.

– Ну и оставался бы там, где кормят!

Георгий, обычно мягкий и покладистый (да и причины не было обнаружить крайности характера), вдруг посмотрел с нехорошим прищуром:

– Знаешь, ты не ори на меня. Я не привык.

– Да откуда тебе известно, к чему ты привык, а к чему не привык?

Георгий не ответил. Повернулся, чтобы выйти из дома.

– Постой, – сказала Татьяна. – Ты пойми – поздно уже. Дети спят. Я боялась: придешь, разбудишь. Их уложить знаешь какая морока?

– Сама их будишь своим криком.

– Я не кричу. А просто…

– Что?

– Ничего. Иди спать.

Это в анекдотах приметы неверности мужчины – в помаде на рубашке, в запахе чужих духов. Глаза! Глаза мужчины, пообщавшегося с женщиной, выдают его. Мужчина до общения, он какой-то… как бы это сказать… Он цельный, обычный. А после – он уже либо с довеском каким-то, либо, наоборот, с явной убылью, смотря с кем общался. И бог весть, когда лучше – когда с убылью или когда с довеском. В первом случае мужчину тянет вернуться, чтобы восполнить взятое. Во втором – еще получить…

Татьяна не спала эту ночь.

Мучилась, злилась на себя.

Не знала, что делать.

14

И Харченко не знал, как поступить.

Ответа на запрос все не было, а Георгий его раздражал всё больше. Надо было раньше взять его и отправить в Москву, в распределитель. Там быстро управились бы – либо в психушку, либо в тюрьму, либо опять на улицу, но уже не здесь, не в Чихове – и он не посмел бы вернуться.

Теперь все сложнее: возникла проблема в виде Ренаты Ледозаровой, которая, судя по всему, взялась покровительствовать Георгию. Нет ли тут у нее своего интереса? Оно бы кстати…

Харченко позвонил Татьяне, узнал, что она в магазине. Это хорошо – дома, в родных стенах, женщина часто скованна и замкнута, будто боится этих стен, как свидетелей, в месте же отчужденном, желательно без людей, особенно знакомых, она делается свободней и вольнее.

Он зашел к ней спокойно, без шуток и прибауток; понял уже, что Татьяну веселые заигрывания отпугивают.

У нее был только один покупатель: старик-пенсионер, выбиравший пиво.

– Захотелось вот пива выпить, – говорил он, – а не пойму какого.

– Светлое любите или темное? – спросила Татьяна.

– Да я в нем не разбираюсь.

– А крепкое или полегче?

– Опять же все равно. Я ведь не люблю его, если честно, – объяснял старик.

– Зачем же берете?

– Да вот захотелось почему-то, – пожал плечами старик.

Он растерянно оглядывал полки, на которых стояли десятки бутылок и банок самого разного пива. Покачал головой:

– Раньше как просто было! Два вида пива – и всё.

– Это какие же? – поинтересовался Харченко, по молодости не помнивший советского неразнообразного быта.

– Бутылочное и разливное! – охотно ответил ему старик, радуясь общению. Но тут же себя поправил:

– Нет, вру. В бутылках было тоже два вида: «Жигулевское» и «Бархатное». И разливное тоже было разное. Или совсем разбавленное – или не очень.

– А чтобы совсем не разбавленное, такого не было?

– И сейчас нет! – уверенно ответил старик. – Ты вот представь: привозют продавщице бочку пива, там, может, литров пятьсот. Как ей удержаться, чтобы хотя бы ведро воды не влить? Никто ж не учует! Кто ведро-два вливает, это еще с совестью, а то и десять могут. Из расчета один к пяти, – грамотно толковал старик. – А так, чтобы совсем не разбавить, ты такую продавщицу представляешь?

Харченко не представлял, но промолчал – Татьяна ведь тоже была продавщица, да еще на рабочем месте.

Она и сама об этом помнила и сказала старику с улыбкой:

– И я продавщица, дедушка.

– Ну ты не такая! – не смутился старик.

И это очень по-нашему: мы, беседуя в любой компании о добре и зле, всегда уверены, что зло находится где угодно, только не здесь, а здесь все – замечательные люди!