Что касается совместных тактических действий, то под этим понятием надо было подразумевать такое положение, когда подводные лодки с самого начала в большом количестве приняли бы участие в операции флота, при которой допускалась возможность случайной или преднамеренной встречи с неприятелем, что позволило бы лодкам участвовать и в самом бою. Точно так же, как были выработаны определенные правила применения в дневном бою крейсеров и миноносцев, которые в известные моменты должны оказывать поддержку линейным эскадрам, можно было бы, конечно, найти случай и для тактического использования подводных лодок. Но этот вопрос [166] еще не подвергался никакой предварительной проработке, и мы поступили бы по меньшей мере неосторожно, если бы взяли с собой в бой подводные лодки, не произведя перед тем основательных испытаний. Основным препятствием для подобного тактического взаимодействия являлась недостаточная скорость хода подводных лодок и возможность принять свои корабли за неприятельские или, наоборот, неприятельские — за свои. Но уже и ранее упоминавшийся метод использования подводных лодок открывал для них достаточно широкие перспективы, и оставалось лишь проверить на опыте, какой именно способ был наиболее целесообразным, т. е. следовало ли расставлять лодки перед выходами из неприятельских баз, или же применять их в виде, так сказать, подвижного минного заграждения, в качестве флангового прикрытия или каким-либо иным образом.

Чтобы внести ясность в вопрос о применении подводных лодок и тем установить исходный базис для того или иного образа действий флота, я отправился 1 февраля в Берлин на совещание, которое было назначено у начальника Адмирал-штаба и в котором принял также участие главнокомандующий морскими силами Балтийского моря принц Генрих Прусский.

В итоге этого совещания было твердо установлено, что требованием момента являлась решительная борьба с Англией, борьба, которую необходимо было поскорее довести до конца. Центр тяжести наших морских операций должен был целиком находиться в Северном море, и для Балтийского театра было предложено предельное сокращение всех средств. Подводная война против торговли в скором времени должна была принять неограниченную форму, и командованию флота надлежало провести соответствующие мероприятия. Можно было полагать, что эта неограниченная война начнется не позднее 1 марта, потому что даже начальник Генерального штаба, генерал фон Фалькенгайн, в полном сознании того значения, которое имела Англия для силы неприятельского сопротивления, отказался от [167] своей прежней точки зрения, заставлявшей его возражать против применения неограниченной формы подводной войны.

31 января в налете на Англию участвовало девять воздушных кораблей: L-11, L-13, L-14, L-15, L-16, L-17, L-19, L-20 и L-21. Во время этого налета впервые подвергся воздушной атаке Ливерпуль, где должны были находиться огромные массы доставленных из Америки военных материалов. Бомбы были брошены и на несколько других больших фабричных городов, расположенных внутри Англии, т. е. там, где едва ли могли ожидать подобного нападения; города эти имели большое значение в вопросе о производстве боевых припасов и военных материалов. Было достигнуто попадание в стоявший на Хамбере крейсер, получивший тяжелые повреждения и оказавшийся, по позднейшим сведениям, новым легким крейсером «Кэролайн» (3810 т). Чем дальше в глубь страны производились эти налеты, тем крупнее становились у англичан затраты на приведение в оборонительное состояние важнейших городов; вместе с тем с главного театра военных действий оттягивались орудия, летчики, командоры и боевые припасы, необходимые для борьбы с воздушной опасностью в самой Англии.

Главной целью каждого налета должна была считаться бомбардировка Лондона, так как здесь находилось Адмиралтейство, откуда велось все руководство войной на море, а в лондонских доках и в устье Темзы могло встретиться много других, не менее важных объектов, уничтожение которых имело бы величайшее значение для хода войны. Однако из-за ветровых условий не всегда удавалось достигнуть этой цели. Еще во время самого перелета всегда могли произойти те или иные отклонения от намеченного плана, так как условия ветра и погоды, вопреки ожиданиям, могли оказаться совсем иными. Поэтому перед вылетом воздушных кораблей им давались лишь общие указания — атаковать южную, центральную или северную Англию. Под южной Англией подразумевался район Темзы, под центральной — район Хамбера и под северной Англией — район [168] Ферт-оф-Форта. Устья этих трех рек являлись главными опорными базами английского флота, и здесь же находилось множество всякого рода заводов, предназначенных для военного и торгового судостроения. Выбор объекта атаки (на юге, в центре или на севере) находился в зависимости от направления ветра, потому что в большинстве случаев налеты планировались с таким расчетом, чтобы на пути в Англию воздушные корабли шли против ветра; благодаря этому на обратном пути перелет совершался по ветру, а это могло иметь значение в том случае, если бы воздушные корабли получили повреждения или часть моторов вышла из действия.

Из произведенного в ночь с 31 января на 1 февраля налета не вернулся воздушный корабль L-19. Пролетая на обратном пути на небольшой высоте над Голландией, дирижабль попал в полосу мглистой погоды и был обстрелян голландской артиллерией. Повернув опять в море, дирижабль из-за полученных повреждений не смог больше бороться с сильным северным ветром и вынужден был сесть на воду примерно в 100 милях от английского берега, на параллели Гримсби. Там его встретил траулер «Кинг Стефен», который подошел к тонувшему дирижаблю на расстояние оклика, но отказал в помощи беззащитному экипажу и предоставил ему погибать в волнах. Англичане считали, что было вполне в порядке вещей поставить в Северном море систему заграждений, благодаря которым флот обеспечивал себе максимум безопасности, и не обращать при этом никакого внимания на общепризнанные права нейтральных стран. Что последствием этого должна явиться голодовка всего германского населения, вызванная всей совокупностью мероприятий, которые проводились с заранее обдуманным намерением, — все это было для англичан безразлично, и их чувство гуманности ни в какой степени от этого не страдало. Англичане использовали средство, которое служило их военным целям, и против этого нельзя было бы ничего возразить, если бы они признавали подобное же право и за противником. [169] Но на самом деле, уж не берусь судить — сознательно или по свойственному им бессознательному лицемерию, англичане всегда считали долгом возмущаться, если их противник применял контрмеры. От наших воздушных налетов страдало также и гражданское население. Это было неизбежно, поскольку военные объекты, быть может, именно с целью предохранить их от нападения, располагались рядом с жилищами населения. Для англичан было совершенно безразлично, что экипажи воздушных кораблей, сражаясь за свою притесняемую родину, сами подвергались величайшей личной опасности. Англичане привыкли воевать главным образом на чужой территории и руками своих наемников, поэтому они рассматривают всякий ущерб, причиненный их личному благополучию, как нарушение принципов гуманности, и поднимали страшный шум, чтобы привлечь на свою сторону общественное мнение. Примером в этом отношении служит также образ действий англичан в вопросе о минной войне.

На второй Гаагской конференции английский делегат Сэтоу горячо возражал против принятия постановления, согласно которому разрешалась постановка мин в открытом море, и ссылался при этом на опасности, которые возникли бы в результате этого постановления для нейтрального судоходства. Несмотря на это англичане забросали минами обширный район моря перед восточным выходом из Английского канала, потому что здесь они ставили свои военные цели выше, чем прежние свои принципиальные взгляды и уважение к правам нейтральных стран. Наша минная война у английских берегов поносилась, как величайшее преступление, хотя она допускалась даже по смыслу вынесенных в Гааге постановлений. Подобное же лицемерие в вопросе об одобрении или порицании действий, продиктованных военными соображениями, мы находим, к сожалению, и в английской специальной литературе. Если английский флот, несмотря на свое несомненное численное превосходство, не считал нужным приближаться к германским берегам, то, [170] по английским понятиям, это было очень хорошо и совершенно правильно; но если слабейший германский флот отказывался совершить явную военную ошибку, то это — недостаток мужества. Если английский флот, как мы это увидим далее, несмотря на свое двойное превосходство в силах, понес в бою вдвое большие потери, нежели его более слабый противник, то все же это объявляется английской победой. Так где же в конце концов здравый смысл?