Майкл налил два бокала виски и молча подал один из них Тони. Разговор в саду возобновился, и сквозь карканье ворон Майкл расслышал, как Морен с искренним восхищением заметил: «Какой чудесный типаж! Они словно из французского фильма двадцать пятого года!»

Задумчивый и печальный, по-прежнему не выпуская из руки свою жесткую старомодную шляпу. Тони медленно тянул виски. Майклу захотелось подойти и обнять его, как обнимали друг друга братья Тони, когда у них случались какие-нибудь неприятности. Но Майкл не мог заставить себя сделать это. Он включил радио и, пока прогревались лампы неприятно потрескивавшего приемника, отпил большой глоток виски.

«…И у вас тоже могут быть очаровательные белоснежные ручки», – послышался бархатный, вкрадчивый голос диктора. Но вот в приемнике что-то щелкнуло, и другой голос, хрипловатый и чуть дребезжащий, заговорил: «Мы только что получили следующее сообщение: официально объявлено, что немцы, не встретив сопротивления, вошли в Париж. Разрушений в городе нет. Ждите дальнейших сообщений на этой же волне».

Раздались мощные, почти лишенные мелодичности звуки так называемой «легкой классической музыки», исполнявшейся на органе.

Тони опустился на стул и поставил бокал. Майкл не отрываясь смотрел на приемник. Он никогда не был в Париже – у него вечно не хватало то времени, то денег для поездки за границу. Однако, посматривая на сотрясающийся от раскатов органной музыки маленький фанерный ящик, он представил себе, как выглядит Париж в этот полдень. Известные всему миру широкие, залитые солнцем улицы; безлюдные в эти тревожные часы кафе; сверкающие крикливые памятники – свидетельство былых побед и колонны немецких солдат, отбивающих шаг, – грохот их кованых сапог отражается от домов с опущенными жалюзи окон.

«А может быть, все выглядит вовсе не так, – рассуждал про себя Майкл. – Как это ни нелепо, но почему-то немецких солдат невозможно представить себе вдвоем или втроем. Их всегда представляешь в виде марширующих, как на параде, ровных фаланг, похожих на неведомых прямоугольных животных. А может быть, они трусливо, с оружием наготове, крадутся по улицам, заглядывают в закрытые окна и от каждого шума припадают к земле.

«Черт возьми! – с горечью подумал Майкл. – Почему я не поехал в Париж, когда имел возможность?.. Кстати, когда это было – летом тридцать шестого года или прошлой весной? Все откладывал и откладывал, и вот что получилось!»

Майкл вспомнил прочитанные когда-то книги о Париже: двадцатые годы, бурный, полный драматических событий конец первой мировой войны, обездоленные, но все еще бодрящиеся и по-прежнему остроумные эмигранты, красивые девушки, ловкие и циничные молодые люди с рюмкой перно в одной руке и аккредитивом на американский банк в другой… Сейчас все это смято гусеницами немецких танков, а он так и не увидел Парижа и, вероятно, никогда не увидит.

Он взглянул на Тони. Тот сидел, вскинув голову, с глазами, полными слез. Тони прожил в Париже два года и не раз рисовал Майклу, как они вместе проведут отпуск: кафе, пляж на Марне, ресторанчик, где на чисто выскобленных деревянных столах всегда стоят графины с превосходным легким вином…

Майкл почувствовал, что и у него к глазам подступают слезы, но огромным усилием воли сдержал себя. «Сентиментально, – подумал он. – Дешево, несерьезно и сентиментально. Ведь я никогда там не был. Для меня это лишь один из многих городов, и все».

– Майкл! – это был голос Лауры. – Майкл! – нетерпеливо повторила она.

Майкл допил до конца бокал, взглянул на Тони, хотел что-то сказать, но передумал и нехотя направился в сад. Джонсон, Морен, девушка, с которой он приехал, и мисс Фримэнтл сидели насупившись. По всему было видно, что разговор у них не клеился. Майкл пожалел, что они все еще не разошлись по домам.

– Дорогой Майкл, – Лаура подошла к нему и с притворной нежностью взяла его за руки. – Сыграем мы в этом году в бадминтон или нам придется ждать до скончания века? – И тут же чуть слышно со злостью прошипела: – Давай же! Будь повежливее. У тебя ведь гости. Не перекладывай все на мои плечи.

Майкл не успел ответить – она отвернулась и заулыбалась Джонсону.

Майкл медленно подошел к валявшемуся на траве шесту.

– Не знаю, – сказал он, – представляет ли это интерес для кого-нибудь из вас, но только что пал Париж.

– Не может быть! – воскликнул Морен. – Невероятно!

Мисс Фримэнтл промолчала, но Майкл заметил, что она сжала кулаки и уставилась на них.

– Это было неизбежно, – мрачно отозвался Джонсон. – Все понимали, что это неизбежно.

Майкл поднял шест и попытался воткнуть его заостренным концом в землю.

– Не там, не там! – пронзительным, злым голосом закричала Лаура. – Сколько раз я должна повторять тебе, что тут нельзя ставить сетку!

Она подбежала к Майклу, выхватила у него шест и с силой ударила мужа ракеткой по руке. Майкл с бессмысленным видом взглянул на жену, по-прежнему стоя с вытянутыми руками, словно все еще держал шест. «Да она плачет! – удивился он. – Почему она плачет, черт ее возьми?»

– Вот здесь! Вот тут нужно ставить сетку! – истерически кричала Лаура, возбужденно тыкая в землю шестом.

Майкл не торопясь подошел к Лауре и вырвал у нее шест. Он не знал, зачем делает это. Он только чувствовал, что не в состоянии слушать истошный крик жены и видеть, как она тычет шестом в траву.

– Я сам все сделаю, – машинально сказал он. – А ты помолчи!

Лаура взглянула на него. Ее хорошенькое личико искажала гримаса ненависти. Она размахнулась и швырнула ракетку в голову Майкла. Он мрачно смотрел, как блестящая ракетка, описывая дугу на фоне деревьев и зеленой изгороди в конце сада, летела в него, и ему показалось, что ее полет продолжается бесконечно долго. Затем он услышал тупой удар и лишь после того, как ракетка упала к его ногам, понял, что она попала ему в лоб над правым глазом. Ему стало больно, и он почувствовал, как со лба потекла кровь, на мгновение задержалась над бровью, а затем, теплая и мутная, начала заливать глаз. Плачущая Лаура стояла все на том же месте, с искаженным злобой и ненавистью лицом, а пристально глядела на Майкла.

Майкл осторожно положил шест на траву, повернулся и пошел в дом. По пути ему встретился Тони, но они ничего не сказали друг другу.

Майкл прошел в гостиную. По радио передавали все ту же органную музыку. Он привалился грудью к каминной доске и посмотрел на свое отражение в маленьком выпуклом зеркале в массивной позолоченной раме. В зеркале он увидел свое искаженное изображение: чужое лицо с очень длинным носом, с узким лбом и подбородком. Красная царапина над глазом казалась маленькой и почти незаметной. Затем Майкл услышал, как позади открылась дверь и в комнату вошла Лаура. Она подошла к приемнику и выключила его.

– Ты же знаешь, я не переношу органную музыку, – сказала она злым, дрожащим голосом.

Майкл повернулся к ней. На Лауре была бледно-оранжевая с белым ситцевая юбка. Между фигаро и юбкой виднелась гладкая загорелая кожа. В своем модном летнем наряде она казалась очень красивой и изящной и напоминала картинку из журнала мод, рекламирующую платья для девушек. Однако злое, упрямое, неприятное выражение лица со следами слез на нем сводило это впечатление на нет.