– Ты же не думал, что я для прикола шмалял в пол?

Ева так и вовсе рассмеялась.

– Адам, ха-ха, ты бы за себя побеспокоился, а не за меня, ха-ха-ха! – Вот и делай людям добро… – А на самом деле довольно умный ход с пистолетом, я такое впервые вижу.

– А кого ты перед собой видишь? – Сказал он, подойдя поближе.

– Бандита.

– Не верно! Ты видишь азиата, а значит гения.

– Как мило!.. Это расизм?

– Нет, если я сам азиат. Проверь сама.

– То есть ты дашь мне правильный ответ, если я спрошу, сколько будет три в одиннадцатой степени?

Немного подумав, он щелкнул кабану и сказал:

– Будет сто семьдесят семь тысяч и сто сорок семь?

– Ага. – Ответил кабан, проверив в калькуляторе.

– Ха! Я и вправду самый умный! Сам ведь посчитал, в уме нахер!

Внутрь зашел еще один бандит, который мигом прибежал к боссу.

– Мэф, твоя сестра здесь, и она в ярости!

– Сестренка? – Все открыли рты, услышав это. – Эй-эй! Челюсти подберите: все путем! – Мэф стал нервничать. – Так, э-э-э, вы! Значит, их убить, но только без художеств, пули в затылок хватит, а за потраченные на них силы я забираю протез.

Он нагло снял с меня мою руку и положил на свое плечо. Я, конечно же, не легко ему сдался, но когда он тяжело вздохнул я вспомнил о пистолете у него за спиной и перестал сопротивляться.

– Где она ждет? Надеюсь, что вы встретили ее как подо…

– В твоем кабинете, пьет ромашковый чай.

– Ей это не поможет, но молодцы, что попытались.

Мэф ушел, и в помещении воцарился хаос: громкие разговоры, ужасные маты, все стали доставать азартные игры и повсюду разнесся угар.

– Все так расшумелись. – Говорила Ева, прижав левое ухо к плечу.

– Мэф не любит, когда его представление что-то заглушает. – Ответил Панк. – У вас сложилось бы другое впечатление.

Панк поднял нас и начал выводить наружу. У меня сердце стучало не хуже, чем Джон Бонэм отбивал быстрый ритм по барабанам – хороший барабанщик, правда, рок не люблю. Пока нас вели к какому-нибудь высохшему кусту или грязной подворотне, я уже смотрел на свою дыру в голове, как я глупо валялся на пыльной дороге, и как кровь протекала от головы до самых пяток. Вот любую смерть был готов приодеть, но получить пулю в голову не было номером один в списке. Самой интересной мыслью за тот короткий поход было: “Интересно, видел ли хоть кто-нибудь, какого цвета пуля прилетала им в голову? Успевали ли они это заметить?” – Ну вы знаете: бывают золотые, немного розовые или приближенные к зеленому. Моей оказалась золотая, но не поймите неправильно, я не пишу откуда-то сверху и меня не подстрелили.

У Евы будто было все на все, когда я заметил, как у нее ослабевают веревки. Помните, как я описывал ее страшный палец, прикрытый мышкой, об который я еще порезался? Кто бы мог подумать, что его остроты хватит для того, чтобы понемногу прорезать веревку.

– Скажи мне, глыба льда, тебе легче стрелять в затылок или промеж глаз?

У него в руке уже был пистолет, которым он побивал по лбу.

– Голова есть голова – убийство есть убийство.

– То есть тебе побоку, когда ты смотришь на эти жалкие глазки, говорящие тебе: “Я сделаю все что угодно, только не убивай!”?

– Я в них не смотрю.

Веревки Евы спали и она напрыгнула на медведя, придавив его горло острой костью, а он приставил пистолет к ее голове.

– Ну ты примерно понимаешь, что мы зависим друг от друга. – Сказала Ева, выдыхая пар. Не знаю, что за убийца в ней таился, но ей явно нравилось ставить людей на грань между жизнью и смертью. Она хихикала и продавливала кость дальше, пока не пошла кровь. – Адам, забери свой протез, а я пока с ним поговорю. Веревки разрежь вон у той расхреначенной бочки с торчащими углами.

Я пошел к бочке, но Ева меня снова окликнула:

– А поцеловать на прощание? Я на девяносто пять процентов уверена, что ты живым не вернешься, так что я жду хоть чего-то.

– Вы случаем не Бонни и Клайд? – Тихонько говорил Панк, чтобы не прорезать глотку еще сильнее.

А я с удивлением посмотрел на Еву.

– Ух ты! Я буду Бонни! – Сказала Ева. – Да она же мой кумир!

– Но… Ты же сейчас знаешь их историю, так зачем ты дала себя расстрелять?

– Потому что их история уже свершилась? Я не импровизирую, Адам, а следую сценарию.

Кабинет

На завод было проникнуть не сложно, но неудобно, так как я все-таки правша без правой руки. Я только тогда смог заметить, насколько же легче я чувствую себя без протеза и нет, это не снова мои внутренние проблемы и не любовь к людям – я говорю буквально. Протез весит около трех килограмм и когда у меня его отобрали, то я словно стал пушинкой, которую вел поток ветра, а не я сам.

Завод и вправду оказался новым, красивым и чистым. Я везде мог увидеть свое вроде красивое, а вроде и нет лицо в отражении, даже освещение там было нормальное: не желтое, как внутри горы из машин, а белое, где глаза не хотят навсегда закрыться.

Найти кабинет Мэфа было просто: достаточно было следовать по звуку очень громкой двери внутрь, наверное, в тот момент Мэф и зашел. У кабинета было большое окно с выходом на весь цех, а внутри него, помимо двух людей, были развешены постеры с лицами людей, похожих на меня и на Еву, возле них были подписи: “Не он!” – или – “Не она!” и по большей части они были разодраны чем-то острым.

– Сеструха! – Он полез к ней с объятиями, но в ответ получил очень громкую и точную пощечину.

– Книга?! Ты написал обо мне сраную книгу?! – Она так орала, что окно потрясывало. Я с болью представлял, как это было громко для Мэфа, который стоял в метре от нее.

Его сестра была похожа на, – прошу прощения за такое гнусное слово, – шлюху, да еще и злую, но по виду очень уставшую: вся в ободранной одежде и синяках, а левый глаз постоянно дергался и не мог нормально раскрыться. Но она была красивая, даже было жаль, что с такой крохой, – она была маленькая, – кто-то так издевался.

– А нехер злиться, сестренка! О тебе прочитало уже двести тысяч человек, понимаешь, ты становишься знаменитой!

– За счет чего, а?! Что я профессиональная шалава?!

– Ты в их глазах сильная женщина, на которую хотят равняться! Клянусь, ни одного плохого отзыва о тебе не прочел!

– Ненавижу! Тебя ненавижу, Мэф! Как ты мог подвергать мое прошлое под суд?! Как смел ты обсирать меня перед публикой, когда сам вышел не лучше?!

– Мать твою, я зарабатываю деньги, а ты только унижаешься!

– Я живу, богатенький ты мой! Это моя жизнь!

– Этот образ не то, что имеет право зваться жизнью!