чересчур многочисленны, разбросаны по всему пространству империи, а главное, чересчур незаметны и потому легко избегают надзора.

«Обожание царя есть только результат громадного недоразумения»

Но что могут сделать разбросанные 40 или 50 тысяч человек против организованной силы государства? Они могут тоже организоваться; они уже организовываются, а посредством организации сделаются в свою очередь силою, и силою тем более грозною, что она будет почерпать свою силу не в себе самой, а в народе. Они сделаются безустанными и деятельными посредниками между нуждами, инстинктами, неодолимой, но еще неосознанной силой народа и революционной идеей.

С таким народом, социалистом по инстинкту и революционером по природе, и с такой молодежью, стремящейся по принципам и, что еще важнее, по самому своему положению, к уничтожению существующего порядка вещей, – революция в России несомненна. Что же будет ее первым, ее необходимым делом? Разрушение империи, потому что пока существует империя, ничего хорошего и живого не может осуществиться в России. Это, господа, убеждение русской революционной молодежи и мое также. Мы патриоты народа, а не государства. Мы хотим счастья, достоинства, свободы нашего народа, всех народов русских и не русских, заключенных ныне в империи. Поэтому-то мы и желаем разрушения империи. Ясно это?

Позвольте мне, господа, прибавить к этой длинной речи еще одно замечание. Год тому назад один демократический журнал, издаваемый в Лейпциге, обращаясь ко всей демократической русской эмиграции и называя между прочим и мое имя, задал нам вопрос: вы называете себя демократами, социалистами, заклятыми врагами вашего правительства, скажите же нам, каковы ваши чувства и мысли относительно честолюбивых стремлений вашей империи? Ненавидите ли вы, подобно нам, порабощение Польши, Кавказа, Финляндии, балтийских провинций, ваши недавние завоевания в Бухаре и воинственные планы против Турции?

На этот вопрос, впрочем, совершенно естественный, я не счел нужным отвечать тогда: теперь я отвечу на него. После всего сказанного ответ будет легок. Впрочем, для всех добросовестных людей он вытекает сам собой из моей прошлогодней речи, сказанной на Женевском конгрессе. Если мы желаем полного и совершенного уничтожения империи, мы можем только ненавидеть ее властолюбие, а следовательно, и все ее победы на севере, как и на юге, на востоке, как и на западе, и я думаю, что самым большим счастьем для русского народа было бы поражение императорских войск каким-нибудь внутренним или внешним образом. Вот мое мнение относительно общего принципа.

«Великороссия, как все другие славянские земли, следует великому стремлению века, который требует непременного разрушения всех великих или малых политических централизаций»

Теперь, вдаваясь в подробности и начиная с севера, я скажу: Я желаю, чтобы Финляндия была свободна и имела полную возможность организоваться как желает и соединиться с кем хочет. Я говорю то же самое совершенно искренне и относительно балтийских провинций. Я прибавлю только маленькое замечание, которое мне кажется необходимым, потому что многие из немецких патриотов, республиканцев и социалистов имеют, по-видимому, две мерки, когда дело доходит до международной справедливости: одну – для них самих, а другую – для всех остальных наций, так что нередко то, что им кажется справедливым и законным, когда оно касается германской империи, принимает в их же глазах вид отвратительного насилия, если совершаются другой какой-нибудь державой.

Предположим, например, что Германия будет завоевана иностранным государством, например Франциею; тринадцать четырнадцатых населения этой страны, следовательно, большинство обитателей, считаются чистыми немцами, и только одна четырнадцатая, горсть завоевателей и властителей, – класс привилегированного дворянства и буржуазии – оказывается состоящей из французов. Я прошу немцев, задававших нам вопрос, ответить, в свою очередь, откровенно, положа руку на сердце: будет ли эта страна, по их мнению, французская или немецкая? Я отвечу за них: конечно, она считается немецкой в их глазах. Во-первых, потому что огромное большинство состоит из массы подавленной, эксплуатируемой, производительной – словом, из рабочего народа, а будущность, так же как и симпатия их – я не сомневаюсь в этом ни минуты, – на стороне рабочего люда. Таково положение балтийских провинций. Откройте Кольба, великого статистика, которым так гордится Германия, и вы увидите, что во всех прибалтийских провинциях, включая туда даже Петербургскую губернию, всего только двести тысяч немцев на население в два миллиона восемьсот тысяч человек – как раз одна четырнадцатая часть.

Посмотрим теперь, из каких элементов состоит это незначительное немецкое большинство. Его составляют, во-первых, благородные потомки ливонских рыцарей, которые с панским благословением и под предлогом религии, а в особенности чтобы присвоить чужое достояние, крестили огнем и мечом эту несчастную страну. Чем стали они теперь? Высокомерными владыками народа, которого они продолжают эксплуатировать, и рабски преданными слугами петербургского императора. Если наши немецкие друзья хотят взять их, если они думают, что королевские дворцы в Берлине недостаточно наполнены юнкерами Померании, пусть они берут их. Затем их управляющие протестантского исповедания – самые закоснелые, непреклонные и правоверные из всех протестантов; они покорные слуги помещиков, для пользы которых всеми силами стараются задушить умственные способности несчастных латышских и финских крестьян. Желают ли наши друзья, принимая их в виде подарка, увеличить число своих собственных эксплуататоров народного невежества?

Наконец, остается буржуазия, которая нисколько не лучше и не хуже мелкой, средней и крупной буржуазии немецких городов, зарабатывающей своим трудом средства к жизни или эксплуатирующей, когда можно, чужой труд; она верный слуга российского императора, но будет тем же самым и для всякого другого господина, который захотел бы подчинить ее своей власти. Она иногда может резонерствовать, но никогда не возмутится против своих господ, ибо ее призвание – резонерствовать и всегда повиноваться. Все остальное население – два миллиона шестьсот тысяч – состоит из латышей и финнов, то есть из элементов, совершенно чуждых немецкой народности, даже более чем чуждых, враждебных – ибо нет имени более ненавистного для этого народа, чем имя немцев. Это весьма естественно: разве раб может любить своего господина и мучителя? Я слышал однажды сам, как латышский крестьянин говорил: «Мы ждем минуты, когда можно будет вымостить черепами немцев большую дорогу, ведущую в Ригу». Вот, господа, страна, которую германские газеты представляют нам немецкой. Русская ли она поэтому? Нет, нисколько. Сделанная сначала немецкой, а потом русской, по праву завоевания, то есть в силу жестокой несправедливости и нарушения всех прав естественных и человеческих, она по природе своей, по инстинктам и желаниям своих обитателей ни русская, ни немецкая; она финская и латышская страна. Что произойдет с ней в будущем, с какой национальной группой захочет она соединиться – трудно предвидеть. Верно одно, и это не осмелится отрицать