И вдруг ему так захотелось, чтобы Яблочков не ошибался, чтобы Яблочков был прав, а сам Ильязд виноват, чтобы в мире ещё какой-нибудь нетронутый безгрешный остров, чтобы ещё существовала истина, безусловное, безотносительное, чтобы немедленно он признал, вопреки насмешкам своего ума, что несомненно Яблочков прав, что если бы даже он и не был прав, то должен был быть правым, так как Яблочков – это единственный путь, единственная дверь, единственный выход из создавшегося положения, из круга, очерченного Суваровым, Синейшиной и другими, из которого Ильязд иначе не мог вырваться.

Он стоял разбитый, обезоруженный, глядя, как продолжал веселиться Яблочков, перестав размышлять (да и размышлял ли он, и какое значение у рассуждений потерпевшего поражение, который понимает, что необходимо сдаться?), словно всё-таки сожалея, что сдаваться хотя бы во имя спасения не жизни, нет, чего-то более важного, во имя оправдания каких-то ценностей, которые должны быть оправданы, что приходится покинуть независимый свой остров и отправиться в плен, в иную среду, которую он сам нечаянно вызвал давешним разговором. Он подошёл к Яблочкову, неожиданно переставшему смеяться, и произнёс с грустью в голосе:

– Вы правы, Яблочков, оказывается, вы сильнее меня.

У него не было никакой задней мысли, ни малейшей задней мысли. Он действовал искренне, не находя никакого другого выхода, не соображая, что эта сдача является вызванной соображениями особого свойства, ложью, и должна повлечь за собой ещё худшее положение вещей. Строя один дом, он не замечал, что разрушает другой, и даже когда Яблочков, переставший смеяться, встал и, стараясь как можно энергичнее пожать руку Ильязда, заключил:

– Я знал, что вы наш и что вы с нами, – даже в эту минуту чудовищность этого заключения не дошла до него. Он просто с невыразимой нежностью смотрел на невероятного Яблочкова, не выпускавшего его руки, продолжавшего медленно встряхивать его руку, словно определяет, тяжела ли она, и повторявшего:

– Я знал, я знал.

Потом Яблочков уронил руку, связь оборвалась, всё стало на места, но на места новые, и только когда Яблочков закричал: «Идёмте, сегодня вы будете ночевать на Халках!» – Ильязд сообразил, какую невероятную сотворил глупость, введя Яблочкова в обман. Он хотел было уже ответить ещё громче: «Нет, я никуда не пойду», когда внезапное воспоминание о Суварове и потом о Синейшине (или сперва о Синейшине, а потом о Суварове, или об обоих единовременно) закрыло ему рот. Какой превосходный случай раскрыть немалое количество скобок! «А русские в ямах?» – добавил он. И тотчас оправдывая себя: «Моим присутствием я могу их скорее защитить, чем подвести, так [как] я кое-что знаю». Защитить от кого и кого надо было защищать, он не спрашивал. Он ответил: «Едем», и они вышли.

И прошли позади Айя Софии, спустились и направились к перевозу. Яблочков совершенно забыл о разговорах наверху и о цели их поездки, требовал объяснений по поводу окружающего, что это за мечеть, а что это, и Ильязду только пришлось стараться не ударить лицом. На перевозе они наткнулись на лаза. Ильязд попросил Яблочкова подождать его и подошёл к лазу. У того вид был несколько смущенный.

– Шарманщик заходил, но его уже обработали.

Лаз, ничего не говоря, отвернулся.

– Я что могу сделать, за тобой следят, да и ты сам знаешь, что они следят. Только будь осторожен, убьют.

– Ты не знаешь, почему они за мной следят?

– Не знаю.

– Можешь узнать?

– Трудно.

– Узнай, я приду через неделю за ответом. Извини, но мы с тобой не поедем. Через неделю. В долгу не останусь.

– У вас пропасть знакомых.

– Да, мусульмане меня любят.

– Ловко.

Они переехали к Арсеналу, но Ильязд не успел закончить объяснений, добрались до пристани, втиснулись в последний, набитый битком пароход и уехали на острова. Теперь Яблочков считал нужным рассказывать всякую всячину, и это дало возможность Ильязду оправиться и собраться с силами.

– Я вас прошу об одном, не выдавайте меня сразу. Представьте просто как вашего приятеля, но не говорите ни где я живу, ни зачем я приехал. Я предпочитаю сперва осмотреться, освоиться с обстановкой и потом… Если же мы поспешим, одних ваших уверений может оказаться недостаточно.

На пароходе русских не было видно. На пристани одна-две формы. Но когда они добрались наконец до огромных корпусов школы, то оказалось, что и улица, и окружающие школу дома были переполнены беженцами, не говоря о давке, царившей в корпусах[153]. Настоящего военного элемента тут было так же мало, как в Константинополе, всё та же воинствующая интеллигенция, коллеги, лежащие вповалку, прямо на полу. Из классов парты были вытащены или просто выброшены на двор (совсем как у себя дома), и посередине прямо на цементном полу был разведён огонь и на двух кирпичах водружён чайник. Пара огарков на всю залу только усугубляли окружающую темноту. Яблочков указал место около двери, заявив с достоинством: «Моё», – покрытое несколькими тряпками и лохмотьями.

Рядом, в группе, устроившейся вокруг свечи и чайника, шёл самый оживлённый разговор:

– Нас совершенно достаточно и нам недостаёт одного – организации.

– Это самое главное.

– Главное-то главное, но надо, чтобы было что устраивать. И потом, мы пережили самое трудное, теперь вопрос только во времени.

– А как же вы думаете, эта организация осуществится?

– Путём внутреннего устройства русских, которые, будучи объединены, представят армию, с которой большевики не смогут бороться.

– Я не столь оптимистичен, как вы. Раз там не устояли, как же вернёмся?

– Не устояли, потому что не было снаряжения. Здесь же союзники нас реорганизуют.

– Вы всё ещё надеетесь на союзников, – раздался вдруг визжащий голос, и Яблочков, нагнувшись к Ильязду, прошептал: «Этот из неопалимых», – на помощь французских жидомасонов и жидомасонов английских. Или вам до сих пор неясно, что вся их воображаемая нам помощь был только шантаж по адресу большевиков, с которыми они так и жаждут договориться, но только хотят получить как можно больше. Наивный.

– Вы берёте на себя слишком много, коллега. Государственные деятели Англии и Франции не так наивны, чтобы допустить торжество большевизма.

– Государственные деятели? Это Мильеран, это Ллойд Джордж, продажные твари, это они государственные деятели? Наплевать им на интересы отечества. Вот вы видели Клемансо[154], что он настряпал в Версале? Убожество. Франция так прогнила, что никаких деятелей в ней, кроме роялистов, нет, но те не могут ничего поделать против волны жидов. То же и в Англии. Нам не от кого ждать помощи. Мы должны надеяться на Бога и на самих себя, и только.

– Без помощи союзников не обойтись.

– Обойдёмся, да ещё как. Организация, будет организация, сила, будет сила, всё будет. Мало того, в ожидании, пока большевики лопнут, а ждать придётся недолго, мы можем взяться за осуществление исторических задач России.

Яблочков подтолкнул Ильязда:

– Желаю вам успеха. Если я увижу,