раннее Новое время отличались высокой мобильностью, даже после окончательного установления крепостничества в середине XVII века. Великий русский историк В. О. Ключевский (1841–1911), развивая идеи своего учителя С. М. Соловьева (1820–1879), произнес известную фразу: «История России есть история страны, которая колонизуется». Он имел в виду способ ведения сельского хозяйства в северных лесах, когда крестьяне после истощения почвы уходили на несколько верст, расчищали от деревьев новый участок, и все начиналось сначала. Звероловы, в свою очередь, передвигались на новое место, когда в прежнем заканчивались белки, бобры и соболя. В XVII и XVIII веках, после присоединения черноземных районов, крестьяне могли также мигрировать, когда земля в перенаселенном центре, страдавшем от крепостничества, начинала давать скудные урожаи. Наконец, крестьяне постоянно бежали от крепостной зависимости, пытаясь строить новую жизнь в пограничье. Соловьев и Ключевский пренебрежительно относились к этой неустанной активности, приписывая ее отсутствию национального духа, привязанности к земле и стране.

Современные ученые задаются вопросом, не приводили ли эти странствия, которые осуществляли сплоченные общины – напрямую контролируемые государством, но в обход административной системы как таковой, – к колонизации. Многие возражают против этой теории, считая, как указал Уилллард Сандерленд, что континент, который Россия неуклонно подчиняла себе, мыслился русскими в ходе их движения как единое пространство: они не располагали термином, который соответствовал бы «колонизации», и не проводили резких различий между собой и коренными жителями. Скорее, новопоселенцы вступали с государством в самые разнообразные отношения. Одни сохраняли свой прежний статус (крепостные, обязанные платить налоги и нести рекрутскую повинность), другие же примеряли новую роль (крестьяне, из которых комплектовались приграничные гарнизоны). Общины переселенцев и туземцев, оказывавшиеся под контролем русского государства, как правило, пользовались административной и финансовой автономией, с особым набором льгот, который отличал их от других таких же групп. Государство так и не выработало единой, последовательной политики колонизации окраин; степь от Черного моря до Каспийского демонстрировала, особенно в XVIII веке, предельное разнообразие. Поскольку миграция русских крестьян происходила постоянно, а плотность и русского, и туземного населения на новоприобретенных территориях была невысока, кое-кто, вслед за Соловьевым и Ключевским, утверждает, что русским было тяжело самоопределиться как нации. Но можно возразить, что они воспринимали многоэтничную империю как русское пространство.

В связи с этим не так давно началась еще одна дискуссия. Некоторые ученые пользуются понятием «внутренняя колонизация», осуждая хищническое отношение российского государства к своим народам. Александр Эткинд указывает на иронию истории: государство возложило самое тяжкое бремя – крепостную зависимость, подушную подать, рекрутскую повинность – по большей части на русских, а позже и на других крестьян восточнославянского происхождения (украинцев, белорусов), тогда как с неславянских народов спрашивали намного меньше (ясак, военная служба на окраинах). Эти авторы ссылаются на труды Майкла Хектера, посвященные «внутренней колонизации» кельтской периферии Британии – Уэльса, Шотландии, Ирландии – в XVI–XVIII веках. Хектер понимает под этим методы, с помощью которых центральная власть превращает народы, проживающие на периферии страны с единой непрерывной территорией, в четко очерченные, подчиненные группы населения, которыми центр управляет при помощи силы. Эткинд утверждает, что российская власть обращалась так же с собственным крестьянством, высокомерно относясь к его примитивной культуре и не давая ему выйти за пределы устаревшей аграрной экономики.

Подчеркивая эту иронию истории – дополнительное бремя, возложенное на русское крестьянство по сравнению с нерусскими народностями, – Эткинд указывает на фундаментальную безнравственность имперской политики. Центральная власть не намеревалась защищать русских и эксплуатировать нерусских – напротив, она охотно эксплуатировала первых. В раннее Новое время национализм еще не стал определяющим фактором в политике. Российские правители и элита управляли таким образом, чтобы обеспечить стабильность своей власти и упрочить свои привилегии. Они обременяли податями и рекрутской повинностью тот народ, который было легче всего контролировать, который говорил на том же, что и они, языке, исповедовал ту же религию, имел тот же исторический опыт, обитал в том же месте, в центре страны. В большинстве своем это были православные христиане, и в армии проводились обязательные богослужения. Россия старалась не набирать жителей окраин в полевые войска – расстояние оказывалось слишком большим препятствием (брать в рекруты туземцев Сибири, чтобы отправлять их на польскую границу, вероятно, попросту не стоило труда). Обитатели окраинных областей несли службу в гарнизонах Сибири и в иррегулярных частях, составленных из представителей местных элит (таких как башкирская конница). В других империях дело обстояло иначе – к примеру, османы облагали немусульманское население более высокими налогами, чем мусульманское, – но все империи раннего Нового времени принимали решения, призванные сохранить существующую систему власти, а не обеспечить интересы нации (еще не родившейся).

В конце XVII века обозначились контуры русского имперского проекта: экспансия в сторону Тихого океана, Черного моря, Западной Европы. Следующее столетие стало эпохой расцвета империи, когда все эти устремления полностью реализовались.

* * *

Общие труды по имперской экспансии: Shaw D. Southern Frontiers in Muscovy, 1550–1700 // Studies in Russian Historical Geography, 2 vols / Ed. by J. Bater, R. French. London: Academic Press, 1983. Vol. 1. P. 117–142; Kappeler A. The Russian Empire: A Multiethnic History. Harlow, England: Longman, 2001; Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier: The Making of a Colonial Empire, 1500–1800. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 2002. Понятие «срединных земель» впервые появилось в книге: White R. The Middle Ground: Indians, Empires, and Republics in the Great Lakes Region, 1650–1815. Cambridge: Cambridge University Press, 199 1.

О холопстве: Eurasian Slavery, Ransom and Abolition in World History, 1200–1860 / Ed. by C. Witzenrath. Farnham: Ashgate, 2015; Fisher A. Muscovy and the Black Sea Trade // Canadian-American Slavic Studies. 1972. Vol. 6. №. 4. P. 575–594; Kurtynova-D’Herlugnan L. The Tsar’s Abolitionists: The Slave Trade in the Caucasus and its Suppression. Leiden: Brill, 2010; Inalcik H., Quataert D. An Economic and Social History of the Ottoman Empire, 1300–1914. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.

О взятии Казани и взаимодействии русских с мусульманами в Среднем Поволжье: Romaniello M. The Elusive Empire: Kazan and the Creation of Russia, 1552–1671. Madison: University of Wisconsin Press, 2012; Romaniello M. Grant, Settle, Negotiate: Military Servitors in the Middle Volga Area // Peopling the Russian Periphery: Borderland Colonization in Eurasian History / Ed. by N. Breyfogle, A. Shrader, W. Sunderland. London, New York: Routledge, 2007. P. 61–77; Martin J. Tatar Pomeshchiki in Muscovy 1560s— 70s // The Place of Russia in Eurasia / Ed. by G. Szvak. Budapest: Magyar Ruszisztikai Intézet, 2001. P. 114–120; Martin J. Multiethnicity in Muscovy: